Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма

И мне было понятно, какому риску подвергался человек, взявший на себя смелость «выкопать» для государства живой клад драгоценной пушнины. Он мог погибнуть не только от холода, голода, от страшного физического истощения — мог и заблудиться, и пасть в схватке с опасными зверями, и утонуть в бурю в глухих, бездонных озерах. И ещё: рисковал получить пулю в спину из тёмной чащи леса.

В безлюдном урмане закон не страшен: пропал человек — поди разбери, как!

Васильев знал это. Но мужественно довёл своё дело до конца.

Собранных мною сведений о нём до моего прихода к нему в каяк вполне хватило бы на большой очерк о его открытии. Но для рассказа или повести мне необходимы были подробности — те мелкие, но точные подробности, которые делают рассказ живым и неповторимо своеобразным, описание ярким, увлекательным и достоверным.

Сообщить мне эти подробности мог только сам Васильев — мой Кожаный Чулок, герой моей будущей книжки.

За ними-то я и пришёл к нему в его походное речное жилище.

Разочарование

Сидя на койке, покрытой сохатиной шкурой, я пристал к Кожаному Чулку, к корсару, повязанному зелёным платком, с расспросами о его путешествии.

И ждал услышать в ответ цветистую речь всех корсаров и следопытов из прочитанных в детстве книг.

— Но ведь вы уже всё это слышали, — ответил мне мой Кожаный Чулок. И в голосе его послышалась неподдельная скука. — Лучше я вам расскажу, как сейчас обстоят дела с бобрами и заповедником. И что предполагается сделать в дальнейшем.

И вот он, постепенно оживляясь, начал развивать передо мною свои мысли о замечательном будущем этого богатейшего края.

Бобры уже взяты под охрану. Декретом Москвы в верховьях Конды и Малой Сосьвы площадь в 8 тысяч квадратных километров объявлена государственным заповедником. Вокруг него предполагается устроить огромный — в 40 тысяч квадратных километров — охотничий совхоз.

Излишек зверя и птицы, которым предоставлено спокойно размножаться в заповеднике, будет постоянно переливаться на площадь охотсовхоза. Тут будет ежегодно производиться отстрел дичи и ценного пушного зверя. Конечно, в разумном, строго определённом количестве.

Разумно хозяйничая, мы в ближайшие же годы увеличим поголовье не только бобров и соболя, но и всех нужных нам зверей, всей дичи.

Мы разведём здесь ондатру — так называемую американскую выхухоль, ещё американскую норку. Места для них подходящие.

Будем поставлять отсюда по всему Союзу расплодившихся бобров, соболей, лесную куницу — живое пушистое золото.

Один увлекательнее другого развёртывались передо мной смелые проекты. Мы обсуждали их, спорили — и тут же придумывали новые.

Только когда побледнела висячая лампочка и в открытую дверь каюты вошёл свет вставшего где-то за лесом солнца, я опомнился.

И увидел, что не узнал ни одной из нужных мне подробностей.

— Мне пора, — сказал я, поднимаясь. — Но скажите мне всё-таки: почему же ханты и манси не сердятся на вас за то, что вы лишили их талисмана?

Он улыбнулся.

— Очень просто: два «а».

— То есть?

— Агитация и аптека. Антишаманская агитация — и вся молодёжь и многие пожилые легко отказываются от всех подобных суеверий и предрассудков. Можно быть уверенным, что молодое поколение, пошедшее уже в нашу школу, даже не вспомнит о талисманах.

— А старики?

— Ну, для закоренелых язычников я держу купленную в аптеке «канадскую бобровую струю». Это обходится государству куда дешевле.

— Так. Ну и напоследок: хоть одно ваше приключение во время первого путешествия сюда. Встречу с опасным зверем. Бурю на озере. Счастливую карту в борьбе со смертью.

Мой Кожаный Чулок растерянно проводит рукой по лбу.

— Затрудняюсь, право…

— Ну, — помог я ещё, — что из всех трудностей этого путешествия вам больше всего запомнилось? Что было трудней всего перенести?

Он молчит, добросовестно, видно, стараясь вспомнить что-нибудь такое, что мне бы понравилось.

И вдруг светлеет лицом, как человек, нашедший правильный ответ на трудную загадку.

— Вот, знаете… Насекомые всех родов оружия. Уж очень их много в урмане и в юртах.

Наш Кожаный Чулок — настоящий

Через несколько дней я поехал с Василием Владимировичем в его каяке в глубь заново открытой им страны и пробыл с ним около месяца в юртах Шухтунгуртских — на базе заповедника.

Рассказ об этой поездке выходит, как говорится, «из пределов настоящего скромного очерка».

Скажу только, что, пожив с Василием Владимировичем, я понял: человек этот действительно один из наших Кожаных Чулков — настоящий.

Такие люди — сама романтика. Всем своим видом, существом, всей своей жизнью.

Так нельзя же требовать от них цветистой, романтической речи книжных, выдуманных писателями героев!

Ах, вы сами в сказке рыцарь!
Вам не надо роз…^[16]

Не знаю, существовал ли куперовский Кожаный Чулок. Но настоящих Кожаных Чулков я видел своими глазами.

Они не похожи на куперовского: тот смотрит назад и славит прошлое, а наши смотрят вперёд, всё вперёд, в будущее — и крепко верят в него.

Птицы мира

Птицы мира

Осень.