Читаем Очерки жизни в Киеве в 1919-20 гг. полностью

Китаец принял меня в высшей степени приветливо, пригласил также по телефону моего брата, и мы остались жить там. Для большей правдоподобности я стала корреспонденткой, а брат — юрисконсультом консульства. Кроме нас двух, штат состоял из консула самого, его лакея-китайца (бывшего впоследствии одно время его заместителем) и молодого человека, — которого дядя перед отъездом поместил в одной из комнат, — произведенного теперь в секретари. Впрочем, киевляне вскоре все узнали о существовании нашего учреждения; консул, по своему добродушию, никому не отказывал, и число служащих очень увеличилось. Появились врачи, корреспонденты, машинисты, курьеры, заведующие канцелярией, всего по нескольку экземпляров. Многие поселились в доме, благо пустых комнат много было, и кончилось дело так, что однажды, поздно вечером, когда мы, собравшись все вместе, расспрашивали консула, любят ли китайцы чай, у подъезда позвонили. Курьеры, врачи и корреспондентки попрятались, вышел отворить лакей-китаец. Выяснилось, что пришли из Чрезвычайной Следственной Комиссии за скрывающимися в консульстве частными людьми. Консул нас не выдал, поехал объясняться, но в результате число служащих принуждён был сократить. Зато оставшиеся стали пользоваться полной безопасностью.

В то время большевикам никто еще не угрожал, французская авантюра лопнула, добровольцы были загнаны далеко на Кавказ, и Советская власть чувствовала себя очень крепко. Как и всегда в такое время, они особой жестокости не проявляли, расстрелов почти не было, а занимались они главным образом, тем, что выматывали у населения душу своими приказами. Первый знаменитый приказ был о выселении буржуев из их квартир в лачуги и о вселении туда бедноты. Последняя отнеслась к этому очень недоверчиво, и мне лично кажется, что вселить бедноту и выселить буржуазию было одинаково трудно. Буржуев вообще не нашлось. Все жители города Киева оказались честными тружениками в деле насаждения и укрепления Советской власти, все были снабжены бумагами, ни к кому не придерешься!

Я пропускаю весь этот период, как не представляющий особого интереса для читателей, потому что такие большевистские приказы знают, в сущности, все, а мне хочется остановиться на одном эпизоде, который рисует довольно ярко способы борьбы с буржуазией, практиковавшиеся в Совдепии. Это было позже, летом 1919 года, когда началось наступление добровольцев. Непосредственной угрозы Киеву еще не было, но Советская власть насторожилась и решила взяться, как следует быть, за борьбу с контрреволюцией.

Однажды вечером наш богдыхан[1] явился домой в особенном возбуждении. Понять что-нибудь из его речи было довольно трудно, но после долгого и терпеливого усилия, мы выяснили, что число представителей иностранных государств в Киеве увеличилось. Приехал назначенный туда консул Бразилии граф Пирро, и через несколько дней мы устраиваем банкет в его честь. Будут все представители Европы и Азии, а так как я хорошо знаю английский язык, то занимать его сиятельство, посла Бразилии, буду я.

Мои знакомые, которым я рассказала о высокой чести, выпадающей мне на долю, стали относиться ко мне с особым почтеньем. Некоторые просили доставить им места в новом консульстве, которое должно было только сорганизоваться и будет нуждаться в служащих. Особенно приставал ко мне один мой приятель, недавно только сидевший в Ч.К. за то, что имел сахарный завод, и больше там сидеть не хотевший. У него были, правда, доказательства, что он вовсе не сахарозаводчик, а скромный ученик драматической студии, но ему хотелось чего-нибудь повернее: артистам большевики перестали доверять, что-то уж очень много их оказалось.

Я обещала, что если Его Бразильское Сиятельство вообще снизойдет до разговора со мной, то я попрошу о месте для него. Словом, ждали мы с большим нетерпением и вот, наконец, наступил торжественный день.

С утра мы все были в приподнятом настроении. На банкете в честь послов мы никогда не бывали, а при большевиках всякое развлеченье –особенная редкость. Приехал именитый гость с большим опозданием. На террасе в саду собрались уже представители всех держав и всячески выражали свое удивление по этому поводу. Наш консул, имевший особенно комический вид в белом шелковом костюме, не находил себе места. Человек он был с очень большой амбицией, и еще немного, вероятно, предложил бы мне, как корреспондентке, писать приказ о мобилизации в Китае. Наконец, в припадке негодования, он совсем ушел из дому. Гости тоже собирались расходиться, как вдруг появился граф Пирро.

Я приветствовала его на английском языке, но он прервал меня, сказав, что хорошо понимает по-русски и не хочет утруждать меня разговором на чужом языке. Разыскался и представитель Небесной Империи, и мы все пошли к столу.

Перейти на страницу:

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
100 великих деятелей тайных обществ
100 великих деятелей тайных обществ

Существует мнение, что тайные общества правят миром, а история мира – это история противостояния тайных союзов и обществ. Все они существовали веками. Уже сам факт тайной их деятельности сообщал этим организациям ореол сверхъестественного и загадочного.В книге историка Бориса Соколова рассказывается о выдающихся деятелях тайных союзов и обществ мира, начиная от легендарного основателя ордена розенкрейцеров Христиана Розенкрейца и заканчивая масонами различных лож. Читателя ждет немало неожиданного, поскольку порой членами тайных обществ оказываются известные люди, принадлежность которых к той или иной организации трудно было бы представить: граф Сен-Жермен, Джеймс Андерсон, Иван Елагин, король Пруссии Фридрих Великий, Николай Новиков, русские полководцы Александр Суворов и Михаил Кутузов, Кондратий Рылеев, Джордж Вашингтон, Теодор Рузвельт, Гарри Трумэн и многие другие.

Борис Вадимович Соколов

Биографии и Мемуары
Чикатило. Явление зверя
Чикатило. Явление зверя

В середине 1980-х годов в Новочеркасске и его окрестностях происходит череда жутких убийств. Местная милиция бессильна. Они ищут опасного преступника, рецидивиста, но никто не хочет даже думать, что убийцей может быть самый обычный человек, их сосед. Удивительная способность к мимикрии делала Чикатило неотличимым от миллионов советских граждан. Он жил в обществе и удовлетворял свои изуверские сексуальные фантазии, уничтожая самое дорогое, что есть у этого общества, детей.Эта книга — история двойной жизни самого известного маньяка Советского Союза Андрея Чикатило и расследование его преступлений, которые легли в основу эксклюзивного сериала «Чикатило» в мультимедийном сервисе Okko.

Алексей Андреевич Гравицкий , Сергей Юрьевич Волков

Триллер / Биографии и Мемуары / Истории из жизни / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное