Очертя голову

И я затрепетала от того, что он случайно задел моё плечо. Скосила глаза украдкой на его широкие плечи и руки, сильные, красивые, очень мужские и тут же вперилась взглядом в бесконечные оливки. Из динамиков пел что-то романтичное Эрос Рамадзотти. Хм, Эрос… Даже радиостанции здесь против меня…

В голове мелькнуло изречение Оскара Уайльда, которое я раньше не понимала: «Единственный способ избавиться от искушения — это поддаться ему». От этой мысли и от преступной близости самого объекта, который действовал на меня, как рюмка водки на алкоголика, по телу вновь пробежала волна мурашек. Я посмотрела влево и наткнулась на пристальный взгляд Луки. Все слова и мысли опять исчезли, остались только я и он, и что-то объёмное, почти ощущаемое между нами. Неужели моё воображение так разыгралось?!

— Ты очень красивая, — наконец, выдохнул он, — настоящая принцесса!

«И ты», — подумалось мне, но я просто обязана была держать оборону последнего редута.

— Я читала об оливках, — тихо ответила я, с трудом отрывая взгляд от его чувственных губ. — Мне нравится, как Августо Кури сказал: «Оливковое дерево… сильнее самого сильного из людей. Сколько генералов прошли мимо тебя, надменных, заносчивых, считающих себя бессмертными, но они проиграли в битве за существование. А ты, жалкое создание, выжило»[14]. Не точно, но как-то так…

— А ещё он писал про королей, — вдруг вспыхнул глазами Лука, — что те погибли, а дерево осталось…

— Ты тоже читал «Продавца грёз»? — обрадовалась я.

— Интересная книга, интересный автор, — кивнул мой итальянец. — Бразилец, а пишет так, будто мои мысли вслух высказывает.

Я облизнула губы, пересохшие от волнения, и у меня вырвалось:

— Как это странно, как удивительно!

— Что именно? — ещё ближе придвинулся Лука.

А я, растаяв от радости, даже не отодвинулась, впрочем, было и некуда — разве что влипнуть в обшивку фургона и размазаться по ней… Его бедро к моему бедру… Но это вторично!

— Просто, когда я читала, мне тоже иногда так казалось: что Кури пишет мои мысли! Но не это странно, а то, что мы вдруг с тобой читали одну и ту же книгу, и нам она понравилась! А значит, между нами есть что-то общее, несмотря на разность культур, языков, ты понимаешь?!

— Понимаю. И это не удивительно, это закономерно, — вкрадчиво ответил Лука.

Взял мою ладонь горячими пальцами, посмотрел на неё, отчаянно белую на его смуглой коже, словно на отражение каких-то лишь ему понятных закономерностей, и вдруг поцеловал мою кисть. Очень нежно — так, как нельзя…

Моё сердце сжалось, я отдёрнула руку.

— Что ты делаешь?!

— Я?! Целую тебя, принцесса, — он улыбался, словно это нормально.

Я гневно поджала губы, ругая себя за собственную слабость, будто выныривая из ощущения сладкой иллюзии.

— Нельзя! С ума сошёл? И вообще, отодвинься!

Красивые брови взлетели вверх.

— А ты почему кричишь на меня? И почему такая злая?

Я вспомнила мигом все утренние высказывания Паши и резко ответила, устав всегда молчать:

— Я не люблю, когда почти незнакомые люди нарушают мои личные границы! Когда решают за меня! И вот это… — я тряхнула рукой, кожа на которой горела. — Это уже верх дерзости! Так вести себя нельзя! Тот же Кури сказал, что у «каждого героя есть своя подлая сторона»!

Это получилось неожиданно громко, как раз в момент паузы в веренице песен на радио, и все оглянулись на нас. Я растерялась, почувствовав, что перегнула палку.

Микеле расхохотался, Рауль тоже, остальные сделали вид, что не обратили внимания. Лука помрачнел и буркнул:

— Извини. — Обвёл глазами салон фургона и добавил: — Пойду на свою «подлую сторону».

Он пересел на свободное сиденье впереди возле белокурого, как снулый херувим, Винченцо. Тот хохотнул, но под взглядом Луки тут же прикусил язык. А у меня внутри оборвалась вся радость.

Я обернулась на Даху. Та сделала странный знак глазами, но смысл его я не поняла: то ли у меня рога выросли, то ли у Луки наглость зашкалила. Дорога продолжала струиться под колёсами красного фургона, оливки заглядывали в окна, словно мы были древними греками. А я напряжённо прислушивалась к голосу Луки.

В их итальянской речи то и дело повторялось женское имя Хелена. Я сглотнула: какая ещё Хелена? А я? Я — это просто так? Увлечение на один день? Я же ничего о нём знаю, он может быть женат, у него может быть пятеро детей и три любовницы. Ведь он такой красивый! Стало грустно и почему-то захотелось, чтобы он снова пересел ко мне. Но ведь я не могу, меня не так воспитывали, я «не такая»…

И тут огорошило мыслью, которая никогда раньше ко мне не приходила:

А какая я? Не такая, какую все хотят видеть, а я? Просто я? Настоящая?

Глава 14

Увидев, как Луку отчитала Боккачина, Микеле расхохотался, оборачиваясь через плечо:

— А я говорил, что твоя принцесса пошлёт тебя куда подальше! Не мучься, брателло, просто отдай мне ключи от мотоцикла и гуляй спокойно пешком этот год!

— Ты на дорогу смотри! — разозлился Лука.

— Мамма мия, правда, зачем тебе эта бледная русская? — не унимался Микеле. — Весь отпуск на неё убьёшь!

Лука зло сузил глаза и выпалил сквозь зубы, но так, чтобы Даша не услышала: