В этой части здания располагались только учебные кабинеты, и сейчас было почти так же тихо, как на третьем этаже, откуда Романов с такой неохотой спустился. «Почти» — потому что еще у лестницы он услышал простенький гитарный перебор и мальчишеский голос, вполне музыкальный, хотя и чуть сипловатый — видимо, от старания. Песня была незнакомой, непонятной… и странно привлекательной.
Из серых наших стен, из затхлых рубежейнет выхода, кроме какСквозь дырочки от снов, пробоины от звезд, туда,где на пергаментном листе зариПикирующих птиц, серебряных стрижей печальнаяхроникаЗаписана шутя, летучею строкой, бегущею строкой,поющей изнутри.Романов остановился у двери (она была открыта, изнутри падал свет), прислушиваясь…
Так где же он есть, затерянный наш град?Мы не были вовсе там.Но только наплевать, что мимо, то — пыль,а главное — не спать в тот самый миг, когдаПридет пора шагать веселою тропой полковникаФосетта,Нелепый этот вальс росой на башмаках нести с собойв затерянные города.Мы как тени — где-то между сном и явью, и строканаша чиста.Мы живем от надежды до надежды, как солдаты —от привала до креста.Как расплавленная магма, дышащая небом, рветсяиз глубин,Катится по нашим венам Вальс Гемоглобин.Так сколько ж нам лет, так кто из нас кто —мы так и не поняли…Но странный сей аккорд, раскрытый, как ладонь,сквозь дырочки от снов все ж различить смогли.Так вслушайся в него — возможно, это он качалсянад Японией,Когда последний смертник запускал мотор над теломскальпированной своей земли.Романов, словно очарованный песней, сделал еще несколько шагов и встал в дверях. Он не удивился, когда никто из четверых человек внутри — Жарко и троих мальчишек, сидевших у стола, — на него не обратил внимания. Все слушали гитариста, который, чуть наклонив голову к черному грифу потертого инструмента, продолжал петь, безыскусно подыгрывая себе…
Ведь если ты — дурак, то это навсегда,не выдумаешь зановоНи детского сна, ни пары гранат, ни солнышка,склоняющегося к воде,Так где ж ты, Серый Волк — последняя звездасозвездия Иванова?У черного хребта ни пули, ни креста — лишь слезы,замерзающие в бороде.«Да о чем же это? — почти мучительно подумал Романов. — Почему я так странно себя чувствую, ведь песня — ни о чем, правда же!» Его музыкальные пристрастия были достаточно простыми, и…
Мысль оборвалась — ее отсек мальчишеский голос, ставший резким и тревожным: