Очищение тьмой

— Колеблешься, Костя, темнишь. Все сомнительное будет проверено. Дань, говоришь, на этот раз не успел собрать? Не расстраивайся, мы соберем. Пошлем шестерок. Записочку Грызину напишешь, чтобы все сполна отдал, а если что не так — уж извини. Крысы в штольнях будут довольны.

Мерецков не стал перебивать Второго. Лицо его, словно схваченное судорогой, кривилось в жалобной улыбке.

— Какие мы ни есть, но воевать нам привычнее, чем шкуру с торгашей драть. Нас вера ведет. Короче — напишешь письмо, потом посидишь, обдумаешь, что и как…

— До утра? — вскинулся Мерецков, но тут же снова перешел на ровный, рассудительный тон.

Но его уже не слушали. Второй устало потер виски и впервые за все это время сделал жест — вяло, с презрением отмахнул крупной кистью.

— А для тебя все едино — что утро, что вечер. Тут один свет в окошке — я. Пошел вон!

Вновь Мерецкова волокли осклизлыми коридорами, освещаемыми только пыльными лучами фонарей конвойных.

Дверь в известняковой стене он не заметил даже после того, как в нее уперся луч фонаря переднего конвоира. С лязгом отошла полоса засова, утопленного в массивный металл. Дверь оказалась настолько узкой, что Мерецков усомнился — удастся ли протиснуться. Уж очень не хотелось, чтобы «помогли».

— Выходи! — рявкнул верзила.

В проеме мелькнула тень, и Мерецкова едва не сбил с ног тощий изможденный мальчишка со спутанными длинными волосами. Он двигался проворно, но какими-то нервными рывками, прерывисто дыша. Мерецков боком втиснулся в пещеру, дверь с железным гулом захлопнулась, и наступила полная тьма. Однако он успел разглядеть нечто походившее на лавку, оказавшееся широким бревном. Сидеть на нем было полегче, чем на холодном каменном полу.

Ему никак не удавалось отключиться, спрятаться в забытье. Сколько времени он терзался мучительными раздумьями — неизвестно. Золотая «омега» с браслетом нашла новых хозяев.

Казалось, протекла вечность, пока снова с визгом отворилась дверь, впуская в мрачную пещеру трепещущий свет, а с ним — изломанную, всхлипывающую полудетскую фигурку. Мальчишка ориентировался в темноте, он довольно быстро, даже не задев вонючий бак, добрался до бревна и рухнул на него.

— Ты кто? — Мерецков всегда старался сразу определиться.

Всхлипывания не прекратились, но стали перемежаться словами.

— Кто-кто! Тебе от этого легче, что ли?.. Сима я. Видал, как меня выводили? Вот это я и есть. И тебя мне на свету хорошо видать было… Я к темноте привык. Не хочу на свет, чего там хорошего — лупят как собаку…

— Кто лупит? — спросил Мерецков, надеясь разузнать хоть что-то новое.

— А то не знаешь… Тебя пока еще не били, а мне больно. Попробуй.

Холодная узкая лапка коснулась в темноте плеча Мерецкова, повела за собой его руку. Вся спина мальчишки была, как чешуей, покрыта ссадинами, запекшейся кровью и буграми ушибов.

— Ну как, знатно меня отметелили? Это они умеют. Со мной такое второй раз. А чего, им — плевать. Кого под землей бояться? Значит, и ты проштрафился? Ох, ты — наземный, это еще хуже… От таких, как я, хоть польза…

— А почему ты решил, что от меня — нет?

— Чего тут думать. Все вы, наземные — враги. Уж если заперли нас двоих в одну клетку, значит, им уже плевать на нас. Здесь все — наглухо отбитые. Убьют кого, разденут — а потом разбирают по пунктам, как дело было. Теория! Для того и чужими преступлениями интересуются, летопись составляют. И все время говорят, что скоро придет их время, и тогда все увидят, с чего все началось. Эх, жаль, дверь не выломать…

— А чего ее ломать? Из этого муравейника разве выберешься?

— Да хоть с закрытыми глазами! Я тут уже пять лет.

— Сколько же тебе?

— Было десять, когда здесь оказался…

Все, что рассказал ему мальчишка, Мерецков выслушал с тоскливым отвращением. Он и сам был мерзок себе — пустоголовый кретин, угодивший на улице в примитивную ловушку. Здесь, в полной темноте, он мог вполне отдаться этому чувству. Что ему этот малолетний воришка!

Он давно уже не встречался с такой мелкотой. На это были специальные люди, игравшие роль прокладки между шестерками и боссом. Однако пришлось вспомнить молодость.

— Не знаю, парень, насколько крутые эти твои боссы и насколько им можно верить. Может, у вас все по-другому… Зато наверху я и сам большой человек.

— Я знаю, мне говорили. Смотри, мол, каких нагибаем, не тебе перья поднимать!

— Пойдет все путем — будем работать с твоими братьями. Ребята они жесткие, но знают, чего хотят. А насчет того, чтобы шестерить — так в большой игре это еще опаснее. То, что твоих Старших братьев интересует, касается и тех мусоров, которых положили. Так бывает, когда людей используют, чтобы концы обрезать…

— Это как же? — даже в темноте чувствовалось, что мальчик заинтересованно задвигался.

Но ответа он не успел получить Дверь камеры отворилась, впуская свет, показавшийся ослепительным.

— Выходи!

Оба ринулсь к выходу, застыли у порога, уставившись друг на друга: «Кого? Чья судьба сейчас решится?»

— Выходи!