Очки Гудвина

И как оказался на остановке, не помнил. Сидит, вот, а автобуса все нет и нет. Почудился ему звук мотора, что ли? Холодно, холодно-то как. И это юг! Бархатный сезон называется. Туман откуда-то взялся, ни черта не видать. Может, автобусы не ходят? Сколько времени уже? Бутейкин попытался рассмотреть циферблат, но не смог. Не успел. Темень прорезало ярким лучом света, и из-за поворота вынырнул автобус, как-то неожиданно вынырнул, и вроде бы беззвучно, хотя несколько минут назад Бутейкин слышал гул мотора. Наконец-то! Двери распахнулись, приглашая Бутейкина в слабоосвещенный салон. Он ухватился за поручень и с трудом вскарабкался. Перебрал, перебрал сегодня – ноги едва держат, руки дрожат, пол под ногами разъезжается – перебрал. Ну да ничего, подбодрил себя, сейчас, главное, добраться домой. Что есть силы, вцепился в стойку, оглядел салон в поисках местечка. Света было чуть-чуть, но достаточно, чтобы увидеть: все места заняты. Вот черт! И куда они все едут? Ночь же на дворе, туман и непогода. Куда в такую темень можно ехать? Бутейкин покрепче сжал стойку. Ладно, он постоит пока. А там, через остановку-другую, что-нибудь да освободится. Он успеет, может, и покемарить: ехать ему далеко, считай, через весь город. Но сколько, все ж таки, времени? Он поднял руку и снова попытался рассмотреть стрелки. Автобус трясло, рука прыгала, и сколько Бутейкин ни вглядывался в циферблат, так и не смог разглядеть, что же там натикало. Беспомощно уронив руку, он решил оставить эту затею до первой остановки. Глянул в окно: где проезжают, какая там погода и обстановка на улицах родимого города? Но ничего не увидел. Клочья тумана, мерцание редких огней – ни домов, ни транспорта… Да, а какой это номер автобуса, куда он едет? Что-то долго прет без остановок. Может, это пригородный какой, и он, Бутейкин, не туда сел и катит теперь в обратную от родного дома сторону? Или такое ощущение из-за тумана, откуда он только взялся? Странный такой туман. Вечер как вечер был, в меру теплый, ветерок, правда, дул с моря, но слабый, когда он шел к Климову, что это тем более не предвещало никакого тумана. Спросить бы.

– Девушка, какой это автобус… номер какой? – Бутейкин попытался заглянуть сбоку и сверху в лицо сидящей перед ним женщины с пышной прической, украшенной белым цветком. Ответа не последовало.

Не слышит, решил Бутейкин и, медленно переставляя ноги, сделал пару шагов вперед, чтобы увидеть лицо сидящей. Глаза ее были прикрыты. Спит, что ли? Слегка наклонившись, он переспросил:

– Н–не скажете, какой это автобус, куда едем?

Девушка подняла голову. От ее взгляда – сквозь него – Бутейкину сделалось как-то не по себе, но, как всякий моряк, он решил не отступать и задал свой вопрос, внутренне подобравшись, в третий раз.

– Разве вы не знаете? – спросила она, почти не разжимая губ, ярко, вызывающе накрашенных.

Был диссонанс в ее облике. Глаза были подведены, тушь на ресницах, веки в перламутровых тенях, искусственный румянец на скулах – грим был чрезвычайно праздничным, прическа с цветами, а платье-то, платье! Разве в таком платье садятся в автобус? Явно сбежала с какого-то вечера… одна! в такую-то пору! И, ясное дело, эта старая карга, сидящая рядом, не может быть ей ни подругой, ни матерью. Бутейкин расправил плечи и крепче вцепился в поручень, соображая, что бы еще такое спросить, чтобы завязался разговор, а там, глядишь, и знакомство. И не нашел ничего лучше, чем узнать, который час.

Девушка снова посмотрела на него, на этот раз удивленно. Ага, вроде бы, клюнуло.

– Вы спросили… который час?

– Именно, – Бутейкин постарался принять как можно более непринужденный вид. – Сколько там, на ваших часиках? Мои барахлят.

Девушка опустила ресницы и бросила быстрый взгляд на свои крошечные часы-браслет, – на таких и в светлое время ничего-то не увидишь, не то что в сумраке, – и ответила:

– Десять минут шестого.

– Утра? – не поверил Бутейкин.

– Вечера.

Отвязаться хочет, понял Бутейкин. Или шутит? На всякий случай забросил еще один пробный камешек:

– На вечер как будто не похоже, – кивнул на окно. – Слишком мрачно для шести вечера, а? Скорее всего, ваши часики, того, барахлят. Или стоят.

– Стоят, – как-то механически повторила девушка.

Помолчав, добавила:

– Они всегда теперь стоят. Как и ваши.

– А хотите, подарю вам новые? – вкрадчиво поинтересовался Бутейкин. – Японское чудо. Исключительная точность и четверть века гарантии. Умеют делать.

Девушка медленно подняла на него широко раскрытые, испуганные, глаза. Что-то у него не в порядке? Бутейкин, вцепившись одной рукой в поручень, другой попытался привести в порядок волосы, мимоходом прошелся пальцами по усам. Эти действия потребовали значительных усилий, поскольку он едва держался на ногах. Сесть бы, сесть. И лучше рядом с этой…

– Как вас зовут? – спросил, хватаясь рукой за воздух в поисках опоры.

– Ваши часы, они… идут? – Теперь она заворожено смотрела на его левую руку, крепко сжимавшую прямо перед ней поручень переднего сиденья.