Ода близорукости

У Риммы злые пчёлы
и добрый мёд,
и муж Константин,
который почти не пьёт:
ну разве с Макарием,
наместником монастыря,
(и то под праздник)
пропустит он стопаря.

У Риммы коса до пояса,

тёплая шаль,
с крыльца Тригорского
так она смотрит вдаль,
как будто сама Прасковья,
мать дочерей,
хозяйка усадьбы,
Пушкина ждёт у дверей.

А вместо Пушкина

опять приезжаем мы,
и вновь задаём мы Римме
вопросов тьмы:
про хлыст и перчатки,
про дом, про каждую дочь,
потом залезаем в автобус
и катим прочь.

А Римма знает,

кто и где и почём
катает валенки,
торгует ли первачом,
и хоть не она, к сожалению,
бреет лбы,
но травы сушит она —
и, конечно, солит грибы.

И если сделать Римму

главой страны,
то быт наш будет толков,
кладовые полны,
она стариков обиходит,
объездит юнцов,
и Пушкина пожалеет
в конце концов.

* * *

Все стихи — о любви.
Все стихи — о смерти.
Нету тем других,
уж вы поверьте.

Попадаются, правда,

стихи о стихах:
на полях набросанные,
впопыхах.

* * *

Боже, Боже, это что же,
все вокруг — меня моложе:
даже этот, даже тот!
И к чему же всё идёт?

* * *

Бродишь второй час,
шепчешь галиматью.
Господи, дай пас!
Вот чес-слово, забью!

Молнией — по двору,

мимо всей толкотни…
Ясное дело, вру,
ну хоть разок пасни!

Ты ли не знаешь, как

важно услышать вдруг,
чуть скосолапив башмак,
яблочный этот стук?

Рыжему — по ногам,

тощего обведу, —
жирно им, соплякам,
я уже вечность жду!

Мне бы забить хоть раз,

мне бы игру спасти,
Господи, дай пас!
А промахнусь — прости.

* * *

Пятирублёвик луны
величиной с юбилейный рубль
(были такие когда-то,
мы их называли «пиастры») —
впрочем, начнём с начала,
сделаем новый дубль:
пятирублёвик луны
затмил небесные астры.

В этом театре теней

он играет главную роль,
женские и морские
организует приливы,
тянет к себе магнитом
земную влагу и соль
и серебрит в кувшине
ветки цветущей сливы.

Если его приложить ко лбу,

головная боль
вдруг утянется вдаль,
отхлынет в ночные архивы.

* * *

Бог с ней, с любовью, ну с этой, с которой… с той самой,
с голеньким лучником, с болью от сладостных стрел,
но любопытство оставь нам, Создатель упрямый:
топливо жизни не сам ли ты в нём усмотрел?

Разве же мы не разведчики, разве не дети?

Любо нам пытствовать и обрывать лепестки,
хлюпая слогом начальным и петли в сюжете
чутко носами прослеживая, как щенки.

И музыканты играют легко и без фальши,

поезд грохочет и лист шелестит за листом —
лишь до поры, лишь пока любопытно, что дальше.
А без любви, ну без этой… плевать, проживём.

ПЕСЕНКА