Ода на смерть оборотня

Вход обнаружил на закате. Шелестит трава, по камушкам бежит ручеёк, а среди камней чернеет провал. Обычная дыра; оттуда тянет жаром и вонью, будто не свежие куриные яйца. Хоть и привычный: приходилось нюхать пьяных дружинников, ведьминскую приворотную настойку, мухоморы в прокисшем молоке, но тут…

Запихал в ноздри шерсти. Легче стало.

На нагретый камень присела яркая птичка. Забавно наклонила синюю головку, чирикнула. Вспорхнула да у входа рухнула замертво.

Эх, а мне туда надо. В дыру рыкнул:

– Эй, живёт там кто али как?!

Эхо в обратку:

– …сам дурак!

Мимо пролетела злыденьплотная лёгкая тень, нырнула в черноту.

Узко, скользко, на освещении экономят. Спуск длинный, что, правда, то, правда. По склизким каменным ступеням вниз, вниз и вниз.

Оборотни выносливы, половину седьмицы однажды бежал без остановки, но тут в сон клонит. Кругом грязь: потолок сочится слизью, под ногами натекли по стенам липкие лужи. Что ж местные хозяева так запустили сени.

На Руси бы любая смертная баба это безобразие вычистила и домоткаными коврами бы застелила.

Иду дальше.

"Неужто пройду сквозь земное яйцо?"

В провалах стен неведомое шевелится и вздыхает. В каменную черноту клыки показал и когти выпустил. Мало ли что там живёт и кем питается; отращивай потом обгрызенные конечности. Хлопотно, щекотно, да и времени жалко.

Тишина такая, что зубы сводит. Ни муха не прожужжит, ни зверёк не прошуршит. Проплывают тени беззвучно. Только эхо шагов гулко стучит. Ну да оборотни умеют передвигаться бесшумно. Эхо стихло, безмолвием голову сдавило.

Да что я ж песням не обучен? Голос мой хвалят: благородный, говорят, выдержанный баритон. Мужики деревнями выходили в лес «спасибо» сказать, факелами и оружием восторженно бряцали. Ну да мне, простому гению, зрители ни к чему, встреч с поклонниками избегал.

Здесь же из слушателей только невнятные тени. Пасть распахнул и поддал жару. Сочиняю на ходу:

Вурдалак подавился

Ногой бабы тощей.

Оказалась, пообедал

Он своею тёщей.

Стены обезумили, ударили многократной отголосицей. Схватился за уши, чтобы не  отвалились. Несусь на четырёх лапах, а эхо пинками в уши подгоняет: …дал, …щей, …эй!

Тут поскользнулся на склизкой луже, упал и покатился кувырком вниз.

Бодро так, стуча зубами о камни. Ровно девяносто три ступени пролетел: одна с щербиной, восемь с трещиной, три с острым краем.

Поднялся, отряхнулся, покряхтел. Кости проверил, языком по зубам провёл – так и есть на месте одного дыра. Глазами пошарил, зуб с каменного пола поднял. Сунул в карман: негоже раскидываться.

Тут и ступени закончились. Проход расширился, потянуло сыростью. За поворот шагнул и рот разинул. На пути – железные ворота. Столь велики, что хватило бы на копья всех дружинников мира; засов с вековую сосну. Кому понадобилось под землю тащить этакую махину! Засова нет – в щель просочилась очередная бесплотная тень.

Подтянул пояс, шагнул вперёд. Потом чуть не выпрыгнул обратно. Увиденное подняло шерсть на затылке. За воротами пещера – каменный мир с площадями, лабиринтами, столбами. Стены в мареве теряются, небо в грязных облаках. Сыро, душно, как зимой в худой избе. И воняет. Ну, о запахе уж говорил.

Посредине пещеры чёрная вода до горизонта. На берегу теней видимо-невидимо. Шабаш тут у них, что ли? Колыхаются ровненько, не буянят, костров не жгут.

Подхожу ближе. Тени толпятся около длинной тощей фигуры в тёмном балахоне.

Балахон осматривает, одних в лодку пропускает, других шестом отгоняет. Вода не плещется, балахон не ругается, тени от ударов вздрагивают беззвучно.

Что ж они молчаливо живут, как на погосте. Может, глухие, или только этот дед с шестом и в дряхлом рубище. Подойду, поздороваюсь, по законам вежливости.

Раздвигаю занавесу теней, подхожу со спины. Ух, ты: не привык я снизу на созлыденьедника смотреть, а долговязой да тощей фигуре чуть выше плеча достаю.

– Гой еси, хозяин, – кричу, да погромче. – Мир вашему дому.

Под потолком заметалось эхо, каменные стены вздрогнули, дед в балахоне взвился, и мгновенье спустя стоял, готовый к бою. Не глухой, значит. Не ожидал такой резвости от дряхлого да старого.

Пальцем вежливо отодвигаю от носа острие шеста:

– Кланяюсь приветом Чернобога с северных земель, вроде как коллегой приходится. Что в избе тихо, умер кто? Прислан я за железным головным ободом, посередине камешек зелёный. Волхвам привиделось с похмелья: обруч канул в Лету. Тут он, стало быть. Не попадался ли в хозяйстве? Есть где помыться с дороги? Не в обиду, хозяин, но мешало бы отхожее место вычистить, воняет шибко.

Дед вздёрнул всклокоченную бороду, даже задымился маленько. В провале вместо глаз зажглись красные огни. Шест поднял и ринулся на меня.

– Не чуешь, свой я, бессмертный! – отпрыгиваю от ударов, – Язык русичей понимаешь? Брось палку, слышь, дед, брось. Хуже будет…

Поскальзываюсь на предательски мокрых камнях, взмахиваю руками. Да что за день-то такой! Тут же получаю шестом в лоб. Скашиваю глаза к переносице, камни бросаются навстречу…

Дальше темно.