Ода на смерть оборотня

Домой летел верхом на Змейке. Без особого комфорта, зато быстро. Сидеть на дракониусе приноровится надо – скользко, широко, ветром сдувает. Вот бы упряжь придумать. Парус установить, сзади – руль, как на ладье. Над пассажиром – балдахин, видел подобный на заморских слонах.

Внизу – красотища: сначала жёлтые волны пустыни, потом море, затем верхушки родного леса. Приземлились эффектно. Издалека заприметил поляну у входа в подземную избу демона Филотануса. На ней  суетятся злыденьы – облепили деревянную дыбу на колёсах.

Командую: – Огонь!

Змейка и ливанул от души.

Хорошо горят рогатые. Ярко, задорно. С прыжками, валянием и забавными танцами.

– злыденьы! Каков мой конь, а! Куда вы? Не рады?

Видать, не рады. На обугленной поляне ни души. Лишь пыточный механизм догорает.

Вот Кощей Бессмертный подарку обрадовался. Даже из терема вышел. Обошёл вокруг Змейки три раза, потрогал пальцем зубы у всех голов, под брюхо залез. Змейка захихикал. Наконец, Кощей вылез, плюнул в ладонь и потёр чешуйки. Полюбовался в отражение. Хлопнул Змейку по когтистой лапе:

– Вот так диво-дивное! – Не знал я, что Кощей умеет улыбаться. – Слуги! Гостя накормить! Чешую отполировать! Когти наточить!

Змейка завилял хвостом и тукнулся носом в костлявую ладонь. Вперевалку зашагал с облепившими домовыми и коргоруши в сторону скотного двора.

– Ну, оборотень, угодил. Говори, чего хочешь!

Солнышко пригревает, лето в самой силе. Ветер пахнет спелой земляникой. Комары табунятся – быть грибному дождю.

Кощей вопросительно изогнул бровь.

Руки сами потянулись к ошейнику, но я их заткнул за пояс. Вцепился крепче. Разглядываю на небе малое облако:

– Змейка – существо уникальное, разумом наделено. Дом ему построй. Пусть живёт свободно, на равных.

Кощей молчит. Глазницы красным сверкнули.

Я пожал плечами, улыбнулся. Почтительно склонил голову.

– Добре. – Кивнул Кощей, развернулся и зашагал в терем.

 Кто-то невидимый проворчал:

– Голова с лукошко, а мозгов ни крошки....

Ты прав, Ёршик, ты прав. Как в воду смотришь.

История шестая. О Светлом Ирии и молодильном яблочке

На море, на океане, на острове Ирии стоит светел сад. В том саду деревья чудесные, что ни в сказке сказать, ни пером описать. На ветвях растут плоды невиданные и благоухание износят чудное. Живут в саду птицы райские: Гамаюн, Сирин, Алконост и Стратим, та, что моря колеблет и крылом машет.

Лики у них женские, тело же птичье, а голоса сладки, как сама любовь.

Вон, прекраснейшая дева-птица клокочет:

– Смертный, убери!

Смертный

…какой солнечный день.

В саду все дни солнечные. Ночей здесь не бывает. Солнце от глади моря-океана отталкивается да и сызново поднимается. Иной час по три раза обернётся. А иногда застывает неподвижно. Работу справлю, отдохну, снова за лопату – солнце стоит привязанным телёнком.

Скрип-скрип-бум – колесо самодельной тележки свернулось. Ничего, дело привычное: вбиваю непослушную ось придорожным драгоценным камнем. Скрип-скрип-скрип – дальше везу пахнущий груз.

Моя наипервейшая задача – содержать райский сад в чистоте. Он не мал, не велик, – обойдёшь, ноги не собьёшь. Хозяйки сада – девы-птицы – твари диковинные, волшебством от когтей до макушек начиненные. Но отходы у них чисто птичьи. Курочка по зёрнышку клюёт, а весь двор в помёте.

И я убираю, чищу, нагружаю. Долго ли, коротко, усердно скрипит тележка худым колесом.

Вот и сейчас у яслей вычистил славно, гладко, до соринки. Можно отдохнуть – без передышки и орёл не летает. У меня же брюхо трели выводит почище весенних соловьёв.

Набиваю подгнившими плодами и ягодами плетёную корзину, да и иду к молочной речке с кисельными берегами.

Та река лениво тянется через весь сад. Её водами кормлюсь, моюсь, постирушки правлю.

Набрал в самодельный кувшин молока да оторвал кусок берега, сунул в корзину. И бреду домой, на самый верх башни, где на крыше отдыхают облака.

Где райскому саду конец, а синему морю-океану начало, стоит каменная башня. Высоко подниматься по узким стёртым ступеням, да я привыкший. Справа – стена, слева – стена.

Всего-то три передышки на ступенях, и моя комнатушка: пять шагов из угла в угол, три – вдоль стены. Сквозь дыру-окно дым улетает, солнце освещает да любопытный ветер заглядывает.

Есть каменный очаг, полати, чурбан вместо стола – вот и всё убранство. На полатях – гусли. Сажусь рядом, провожу пальцами по струнам, те отзываются переливчато. Душеблагостно как! Жаль, умею песни складывать только в голове.

Сейчас у меня – бывает же радость! – удача в мешочке на поясе. Скорей его снимаю, чтоб в ладонях понежить.

У золотой кормушки сказочных дев среди шелухи и плевел достались нетронутые пшеничные зёрна. Обычно Жар-птицы саранчой всё подъедают вчистую. А тут разодрались, раскудахтались; зёрна из яслей и просыпались.

Позже из пыли выгреб целую горсть, спрятал в поясной мешочек. Сейчас разотру на камнях, замешу на серебряной воде. Раскалённые камни зарумянят пшеничную лепёшку. Такой нечастый, желанный, славный – хлеб! Не всё молоко с киселём хлебать.