Ода на смерть оборотня

Стали мы думу гадать, как молодильное яблоко из-под птичьего вострого глаза унесть.

Ёршик назвал затею:

– Замысел «Ять».

– Почему ять?

– Чтоб никто не прознал!

Стол кинули на топчан, сгребли в угол песок и сухие листья. Тень концом палки изобразил на земляном полу неровный круг – будто колесо тележки обвёл.

– Это – остров Ирий посреди моря-океана. Мы вот тут, в башне, сверху.

Гость начертал башню – на печную трубу похожую – взял с корзины плоды, пристроил их на картинке. Сначала большую, тёмную ягоду – называю её семянкой.

– Смоковница это, иначе инжир, – объяснил гость.

Рядом пристроил жёлто-зелёный плод кисляк.

– Цитрон. Противен, но иногда пользу имеет.

Затем – высохший финик с прилипшим птичьим пером.

Беру из корзины яблоко, втыкаю посреди нарисованного острова: дерево волшебное с золотыми плодами тут. Пальцем обвожу вокруг – заслон великий – забор за семью замками.

– Покажи путь к яблоне.

Я головой трясу: к молодильному дереву ходу нет: ни с тележкой, ни на смотрины, ни просто так.

Был случай: убирал мусор, задумался, приблизился к ограде. От крика колыхнулась земля. Сверху на меня могильным камнем рухнула Алконост-птица – когтями драла, крыльями забивала. Закричал тогда от боли и страха, погибель близкую почуял. По крику признала меня Алконост-птица, заклекотала, швырнула прочь.

Еле выжил, покалеченный. Дополз до колодца, из последних сил откинул тяжелую крышку, вытащил берестяную лохань. Мёртвая вода излечила, не успел кровушкой истечь.

Тут я рубаху задрал, повернулся – глядите: полспины будто медведем поломано. На голове шрамы и редкий волос тоже оттуда.

– Озорница эта птица! – Присвистнул Ёршик.

Тут я вспомнил. Как валяла меня Алконост под волшебным деревом, после выпал из дыры в рубахе мятый яблочный ломтик. Я его укромно припрятал, да забыл.

Кидаюсь в угол, отгребаю песок, царапаю ногтями камень. Тот не сразу, но поддался. Из ниши достаю кусочек яблока, с мизинец, прозрачный, как янтарь, с семечкой – ясной звёздочкой. Пахнуло свежим ароматом, будто только сорвано.

К гостям оборачиваюсь, держу кусочек на вытянутой ладони. От него руке тепло, солнечный лучик.

Тень посмотрел на яблоко, на меня; принюхался.

– Человек, – говорит, – съешь-ка его.

Съесть? Вот немыслимое кощунство! Ни за что!

– Съешь, говорю. Яблоко чудодейственное, сплошь эликсир. За такой кусочек полцарства предлагают.

 Запретный плод. Нельзя! Я даже глаза прикрыл от приказного взгляда.

– Жуй! – такому голосу сопротивляться немыслимо.

– Яблоко на ужин – и знахарь не нужен. – Вторит Ёршик.

Мысль бьется: «А ну как прознают девы-птицы?», но кто слушает ту голову! Пальцы сами собой кусок в рот положили, зубы жевать принялись. Я сглотнул, прислушался и глаз открыл.

Тень и Ёршик смотрят,  головы склонили на бок.

– Ваш вердикт, знахарь?

– Человек стал строен и ладно скроен.

– Щёки зарумянились.

– У молодца кудри вьются у лица.

– Взгляд просветлел.

– Жить будет. – С сожалением подытожил Ёршик.

Я за голову схватился: шрамы исчезли, а волос прибавился. Спину ощупал – рубцов словно и не было.

Не мешкая, до земли поклонился:

– Благодарность вам век по веку.

– Человек, – Тень зубы обнажил в улыбке. Ух, таким зубам любой орех мягок. – К тебе голос вернулся.

И вправду, говорю! Вот так яблоко – чудо-чудесное!

– Баян имя мне! Баян!

Эх, даже в присадку по комнате  прошёлся! Тень улыбается, а жёлтый Ёршик хохочет меня громче, в лапки бьёт.

Когда восторги утихли, стали дальше думу думать.

– Ну-ка, укажи излюбленные места дев. – Тень подаёт зелёные ягоды. – Это оливки, – объяснил попутно. – Где стражницы спят по ночам?

Ночь. Не бывает в саду ночи, светло круглый год. Спят девы-птицы редко, по-очереди, а волшебную яблоню с каждой стороны доглядывают. Отмечаю оливками жердочки стражниц. У яслей бдит Гамаюн, на высоком дубе – Сирин, у берега – Статим, та, что моря колеблет и крылом машет; подле самой яблони… Где ещё ягоды?

– Ты снова?

– Голодное брюхо к свершениям глухо! – Ёршик фыркнул, заглотил оливку и запустил острые зубки в грушу, больше его самого.

Где же моё гостеприимство? Скорей наливаю в миску молочной реки, достаю кусок бережного киселя. Угощайтесь, гости незваные, дорогие. Вот и мешочек: в нём – хлебные зёрна.

Ёршик на зёрна скривил мордочку. Оторвался от груши, сунул палец в молоко. Фыркнул, облизнулся и нырнул в миску. Лёг на дно, пускает пузыри.

Велик-гость на угощения поглядел да достал из-за пазухи чистые тряпицы. Разворачивает и мне протягивает.

Райские птицы! Благоухание чудное! Сокровище великое!

Развернул, а там розовые куски мяса с прожилками, аж светятся. В другой  – половина каравая. От ноздреватого духа у меня и ноги подкосились. Я уж не помню о таких чудесах. Руки сами собой потянулись, повисла на подбородке ниточка слюны.

– По нраву?

Зачем спрашивает? Я ж на месте умираю от наслаждения – хлеб! Земной хлеб – слаще райских кущ и прозрачных медов. Стою, нос в каравае, нюхаю-не нанюхаюсь. Жирной землёй пахнет, прохладным ветром, мозолистыми руками, дымным очагом, мамой.

Велик-гость посмеивается:

– Значит, по вкусу придется и напиток.