Ода на смерть оборотня

Тут дверь вдребезги. Врывается Тень. На спине тряпкой человек, сверху – Жар-головешка-птица. Следом влетела ещё пара жгучих тварей, бестолково захлопали крыльями в тесной каморке; от всполохов задымила сухая трава на полу.  Волшебный огонь занялся быстро. То, что надо!

– Тень! –  кричу. – Огненную дуру! Хватай! Кидай!

Волк в прыжке схватил Жар-птицу за хвост и швырнул. Прямо в окно, в морду шипящей твари в короне. Тоже неплохо: крики, ругань, лай.

– Кидай! В портал!

Щелчок зубами и полетела вторая птичка огненным колесом. Прямо в яблочко!

В тот же миг портал вспыхнул. Я даже не вякнул, когда подхватил меня серый вихрь, в огненное колесо бросил.

Эх, не успел той крылатой твари перья из хвоста выщипать!

Баян 

Налетел огромный волк между птиц серой молнией. Зубастая пасть за рубаху схватила, кверху подкинула. Как оказался на звериной спине, в руке вдруг яблоко: то самое, молодильное. Тёплое, солнечное. Сунул надёжно за пазуху, прижал крепко-накрепко.

Одним духом мой конь от когтей увернулся, промеж крыльев прошмыгнул, к башне устремился. Наказ Тени помню: за густую шерсть схватился, глаза прикрыл.

Слышу: Ёршик кричит. Девы-птицы клокочут. Зверь жеребцом необъёзженным скачет – мышцы подо мной каменными жерновами перекатываются.

Прыгал, скакал, потом ухнул в никуда: сердце закрутило веретеном в умелых руках. Заболтало, как при буре великой. Вдохнуть – воздуха нет, вместо крика – обухом по голове. Помирать в пучине не так страшно было.

Но вдруг всё кончилось. Тяжесть сгинула. Сердце нехотя на место возвратилось.

– Слезай, Баян. Приехали.

Я с волчьей спины скатился, рухнул носом в траву. Вдохнул–выдохнул.  Глаза тру: травинка, стрекоза, цветок василёк. Чуть голову поднял: роща поблизости, а в роще – кукушка.

Рядом фырканье:

– Повезло вороне дрянной! Спаслась не ощипанной!

Неужели удалось уйти? А я не верил! Вот мы, вот так дружина: велик-гость, плод Цитрон и немотствующий Смертный! Получилось!

Вдыхаю воздух, руками землю трогаю. Настоящая, живая. Щекой прижимаюсь:

– Ну, здравствуй, родимая.

Слышу:

– Ёршик! Портал не закрыт!

– ****! Зависло коромысло!

Оборачиваюсь: кулаки сами сжимаются.

Висит блестящий круг над поляной. В ней – голова Гамаюн-птицы. Щёки в алом размазаны, корона расколота. Заклекотала, вылезла. Стрелой ко мне – ногой к земле придавила. От птичьих когтей на груди кровь хлынула.

– Вор-р! Вор-р! – Лицо девы-птицы злобой свело, в очах острые клинки пляшут. – Отдай!

Сбоку спокойный голос:

– Брось смертного. Брось, я сказал.

Зашипела Гамаюн-птица:

– Ш-ш-ш! Всех убью!

Тень на задние лапы поднялся. И вот уже не волк, а зверь-оборотень: клыки и лютый глаз. Когти с мою руку!

я оказывается на оборотне скакал!

А он говорит Гамаюн-птице, спокойно так, будто у костра:

– Оставь смертного, моё яблоко. С меня и спрос.

Понял я – конец: Гамаюн-птица корабли шутя топит, что ей земная нечисть! На меня один удар крыла, на Тень – два, Ёршику плевка хватит.

Оборотень мягко ступил ближе, улыбнулся. От тех клыков по спине озноб пробил. Дикой кошкой шипит Гамаюн-птица, крыльями мир застелила.

Тут Тень споткнулся, схватился за горло. Рухнул, прогнулся в спине, затем сжался в комок.  Взвыл не как зверь, а как мать по пропавшему сыну. Послышался хруст костей. Запахло гарью.

Да что же с ним?

– Кощей! – Ругнулся Ёршик и исчез.

Эх, снова помирать! Взглянул на родимую сторонушку, вдохнул воздуха славного – и будет. Может там, за гранью, куда веселее, чем в приторном светлом саду.

Дотянулся до гуслей. Отозвались струны, будто ждали. Всё равно пропадать: долю горькую песней встречу.

Песня сама собой сложилась, вылетела, как птица из клетки:

Как за славным да синем морем,

На Ирии-острове стоит светел сад.

Ай, как стоит светел сад.

Чую, хватка ослабла, дышать вольготнее. Гамаюн-птица шипеть бросила, наклонила голову. Я струны поглаживаю:

То вам не чудо, не диковинка,

Я видал чуда чуднее того:

Живёт в саду девица-душа красная

Душа красная, а перья в золоте.

Ай, как у Гамаюн-птицы перья золотые все.

Разлилась музыка бурной рекой, наполнила поляну морем-океаном.

…Ай, как Гамаюн-птица хороша, что ни в сказке ни сказать, ни пером не описать. Перья подобны Ярилу, глаза – самоцветным камням, голос –  хрустальному ручью.

Ай, краше всего – сердце девичье, добротой и ласкою известное.

Ай, как птицы незлыденьные, звери лесные, гады земные Гамаюн-птице подчиняются, её красотой и мудростью восхищаются…

Гамаюн брови нахмуренные расправила, искры из глаз убрала.

– Ладно! Славно! – Перья пригладила, плечами повела. – Всем спой!

Обещание дал твёрдое: славить красоту Гамаюн-птицы по земле-матушке.

Свободой клялся и гуслями.

Кивнула дева:

– Следить стану! – и снялась в небо. Напоследок крылом по скуле шоркнула.

Тихо стало. Лишь ветер запутался в рощице, хрипит кто-то, да ворчливый голос проклинает окаянных кощеев.

Поодаль дымится Тень. Снова он человек: без клыков, без когтей. Ёршик льёт на ошейник из плошки, да и сам насквозь мокрый. Вокруг земля порушена, кусты выворочены.

Достаю яблоко. Вот оно, молодильное. Бери, друг, хоть и ты не человек вовсе, а зверь обращенный.