Ода радости

Зато советские спички бабушка все раздарила, и нечем зажечь свечи на полгода со дня смерти мамы – срок, до которого мне предстояло успеть подать заявления у нотариуса в РФ и Кыргызстане и который выпал – не скажешь даже, что повезло, – на наше с мамой обычное время отпуска здесь, где теперь и спички продают такие, что не горят, – сетует бабушка, – и я вспоминаю, что на этот случай видела от мамы оставшуюся зажигалку. Бабушка больше берегла оставшиеся от мамы бросовые конфетки – одну маленькую, другую длинненькую она, говорит, недавно подложила мне в пиалушку, а я не помню, куда перепрятала, и, когда обеспокоенная бабушка находит пропажу, довольны мы обе: в длинненькой конфетке я узнаю мамину красную зажигалку. Но, как и поддельные спички, она не горит: бабушка успела ее поскрести ножом, попилить и вымочить в воде, чтоб подмягчить к чаю. Наконец я добываю коробок в магазине «Волшебница» на углу, где пекут торты с портретами человека-паука и просто творожные, по триста тридцать сомов за килограмм, а спички, не устает восхищаться бабушка, продали всего за один сом.

Бедная бабушка, в семье известная редким сочетанием мотовства со скаредностью, спускала зарплату на сумочки, едва выдадут, зато могла напугать врача «Скорой» перечислением того, что пришлось доесть, а то совсем бы пропало, – бабушка угощала правнука лучшим, что имела: электрическим светом. «Он должен здесь научиться ходить», – решила бабушка и включала иллюминацию на всем пути следования Самсона из одной комнаты в другую, пока однажды ночью под потолком не лопнуло, не понесло паленым и не потянуло черным дымком из распредкоробки, – слово, как с советской этикетки, я услышу впервые от добрососедской женщины по имени Джамиля, работающей через улицу в горстатистике; от нее бабушка получает домашние яйца, крупы из магазина, видеозвонки в Москву по ватсапу и вот эти лампочки по сто пятьдесят ватт каждая, вкрученные под старые пластмассовые абажуры, а то и вовсе без оных. «Гуляй, рванина», – сказала бы по этому поводу мама, отлично вспомнившая бы, как однажды здесь мы вызвали к искрящей розетке электрика и явились три поддатых киргиза, а также как бездарно прождала она полнедели мастера Кимсанчика, кормленного бабушкой мясом и обещавшего зайти разобраться, да так и не назначившего, когда именно. Мастера здесь ходят по трое или не приходят вообще, – вспоминаю и я, обрывая телефон Жалалабадэнерго, где дали номер диспетчера, а там еще два, но ни один не ответил. Джамиля насобирала нам объявлений с подъезда, и мы напрасно прождали час-другой мастера Мирбека, за которого наконец ответила по сотке жена, объяснив с придушенной любезностью женщины, не лезущей в дела мужа, что Мирбек теперь отдыхает, а нам передал: возьмите плоскогубцы, сами подкрутите. Наконец я со словами «Буся, мы пришли!» ввела в дом мастера, тут же беспокойно переспросившего: «Буся – это не собака?» Русский мастер Вадим прибыл, по местному обычаю, втроем, хотя сам был втрое больше любого из двух своих подручных, почтительно светивших в глубину источника задымления, пока Вадим общипывал старую изоленту, объяснял, что медь с алюминием, как у нас, не дружат, привел бабушке, признавшейся, что ей, старой, уже стыдно выходить, в пример свою девяноста шести лет и вовеки запретил лампочки сильнее сорока ватт.