Ода радости

Рулет «Салкын» напомнит мне о главном подвохе этого места, не замечаемого, пока ездишь сюда в отпуск наедаться, спать и скупать от скуки в вещевых кварталах базара вороха летних недорогих шмоток из Бишкека, Пекина и Турции. Киргизия – место для здоровых. С крепкими зубами и бойким ЖКТ, устойчивых к неизбежно мясной пище и заглатыванию персиков килограммами, а малины ведрами, а также с прочной проводкой, водопроводом, вообще без проблем и живых. Остальным здешняя знойная нега не по нутру, и когда бабушка, у которой каждый день новые планы на жизнь: подкорми, а то я худая, нет, суп я не буду, у меня же хлеб с медом, и каждый день жарь печенку, нет, надоело это мясо, надо же больше фруктов, персики не хочу, а вы ушли – я виноград не нашла, съели ночью вы, что ли, купи помидоры помельче, я засолю, нет, давай покрупнее, и три кило, да что ты возишься с готовкой, ешь в кафе и домой забери, – съедает на ночь полную банку спагетти «по-итальянски» из того же «Салкын‐2» с ощутимо азиатским привкусом поджарки с болгарским перцем и брусочками говядины, но тонко потертым сыром и жалуется, что в этот раз блюдо не такое, как в первый: клейкое, жирное, и из бабушки всю ночь назад лезла эта гадость, – я понимаю, что это не блюдо другое, это бабушка другая, чем нужно, чтобы здешнюю кухню переварить, и вспоминаю, как зряшно мучила себя здесь мама, подозревая у себя несварение и колиты и то пробуя найти завозной кефир, то отказываясь от щипучих помидоров, то сетуя, что из рыбы здесь только копчености и минтай, то срываясь и прикусывая горький перец, который любила до тех пор, пока не узнала, что ни он, ни помидоры, никакая иная пресловуто антиканцерогенная еда не защитили ее от болезни, которую мы, вышло так, проморгали. Это сад земных наслаждений для тех, кто в силах пировать, как один молодой хозяин, собравший родных на плов и шокировавший даже местную, киргизку, мамину одноклассницу, тем, что вылизал кусочками лепешки весь жир за гостями из казана, а потом налил в казан чаю да выпил. Это рай сильных, и ему нечего предложить хромым, увечным, сирым, опечаленным, труждающимся и обремененным.

Вот почему, печальная дочь, я, припадая к источникам памяти о нашем с мамой утробном, неспешном и разморенном отдыхе здесь, во всем чувствую привкус – не горечи, нет, ведь аппетит мой к малине и недорогим платьям от печали не угас, а просто времени. Уже то, что я мечтаю показать сыну и мужу наши с мамой локации памяти, лишает их прежнего обаяния: на все здесь теперь смотрят новые глаза из будущего, не знающего маму, смотрят впервые, не замечая, что вот так, как сейчас, здесь было не всегда.