Одарённая

– Его мать знала, что его будут использовать, если правда раскроется. Представь, что бы пришлось делать ребенку, который чувствует реакцию на свои слова, знает, что делают люди за стеной. Представь, что́ бы ему пришлось вытерпеть, ведь его отец – король. Его мать знала, что он не сможет общаться с людьми, дружить, – никто не будет ему доверять, никто не захочет с ним водиться. Подумай, Катса, представь, каково это.

Она подняла на Раффина горящий взгляд, и его лицо смягчилось.

– Что я говорю! Конечно, тебе не нужно ничего представлять.

Нет, он описал всю ее жизнь. У нее не было возможности скрыть свой Дар.

– Нельзя винить его за то, что он не рассказал нам раньше, – продолжал Раффин. – Если честно, я тронут тем, что он вообще нам рассказал. Он открылся мне сразу после того, как ты уехала, – у него есть мысли по поводу похищения.

Конечно, а еще по поводу множества других вещей, знать о которых у него нет никакого права. Естественно, у него есть мысли – он же их читает!

– И что же это за мысли?

– Может, спросишь у него сама?

– Не собираюсь говорить с тем, кто читает мысли.

– Он завтра уезжает, Кати.

– В каком смысле уезжает? – уставилась на него Катса.

– Уезжает из замка, – сказал Раффин, – навсегда. Он поедет в Сандер, а потом, наверное, в Монси. Он еще точно не решил.

Из ее глаз хлынули слезы, – кажется, у нее совсем не выходит контролировать эту странную воду, мешающую смотреть. Катса уставилась на свои руки: одинокая слеза упала на ладонь.

– Думаю, я пришлю его, чтобы он сам тебе все рассказал.

Раффин встал с постели и, подойдя к Катсе, наклонился и поцеловал ее в лоб.

– Милая сестренка, – прошептал он и вышел из комнаты.

Не отрывая взгляда от клетчатого узора на мраморном полу, Катса думала о том, как долго у нее внутри будет до слез пусто. Ей не помнилось, чтобы она плакала хоть раз в жизни до того дня, когда этот проклятый лионидец приехал в замок, солгал ей, а потом объявил, что уезжает навсегда.

На пороге он неуверенно остановился, словно не знал, подойти ближе или держаться на расстоянии. Она тоже не знала, чего хочет, – знала только, что нужно оставаться спокойной, не смотреть на него и ничего не думать, чтобы ему нечего было красть. Она встала, пересекла столовую и выглянула в окно: двор был пуст, заходящее солнце золотило все вокруг. Катса почувствовала, как за ее спиной По все-таки вошел в комнату.

– Прости меня, Катса. Умоляю, прости.

На это ответить несложно – нет, она не простит.

Деревья в саду Ранды были еще зелеными, некоторые цветы еще цвели. Но скоро листья переменят цвет и опадут. Придут садовники с огромными граблями, соберут листья с мраморного пола и увезут на тачках. Она не знала, куда их увозят, – должно быть, на огороды или в поля. Эти садовники – настоящие работяги.

Она не простит.

Кажется, По подошел еще на шаг.

– Как… как ты узнала? – спросил он. – Расскажешь?

Она оперлась лбом о стекло.

– Почему ты не используешь Дар, чтобы узнать ответ?

Он помолчал.

– Я бы мог, наверное, если бы ты думала конкретно об этом. Но ты не думаешь, а я не могу бродить у тебя в голове и выуживать что захочу. Точно так же как не могу подавить свой Дар и перестать видеть то, что не хочу видеть.

Она не ответила.

– Катса, сейчас я знаю только, что ты злишься, ты в ярости от макушки до пят, что я сделал тебе больно, и ты не хочешь меня прощать. Не хочешь мне доверять. Это все, что я сейчас знаю. И мой Дар всего лишь подтверждает то, что я и так вижу своими глазами.

Катса прерывисто вздохнула.

– Гиддон, – сказала она оконному стеклу, – сказал, что не доверяет тебе. И сказал точно теми же словами, которые ты мне уже говорил. И, – она махнула рукой, – были и другие намеки. Но слова Гиддона поставили все на свои места.

Сейчас он стоял еще ближе, наверное опирался о стол, положив руки в карманы и глядя ей в спину. Катса сосредоточилась на виде из окна: двор под ручку пересекали две дамы, кудри у них на макушке прыгали вверх-вниз.

– С тобой я был не так осторожен, – сказал он. – Не так тщательно скрывал. Можно даже сказать, временами я поступал небрежно. – Он помолчал, а когда заговорил, голос его был таким тихим, словно он разговаривал со своими сапогами. – Потому что хотел, чтобы ты узнала.

Это его не оправдывает. Он воровал ее мысли, не говоря ей, хотя хотел сказать, но это ничуть его не оправдывает.

– Я не мог тебе сказать, Катса, никак не мог, – проговорил он, и она резко развернулась:

– Прекрати это! Сейчас же! Прекрати отвечать на мои мысли!

– Я не стану этого скрывать, Катса! Больше не стану!

Он не опирался о стол, не держал руки в карманах, а стоял, вцепившись пальцами в волосы. Лицо его… она не станет смотреть на его лицо. Катса снова отвернулась к окну.

– Я не собираюсь больше ничего скрывать от тебя, Катса, – повторил он. – Пожалуйста, дай мне объяснить. Все не так ужасно, как ты думаешь.

– Тебе легко говорить, – сказала она. – Это не твои мысли больше тебе не принадлежат.