Одарю тебя трижды

— Так, на орешек — и швырни-ка подальше. Властитель муз брал и швырял через плечо.

— А теперь отыщи и услади рот.

И он горбился на четвереньках, ползал в поисках орешка, затерявшегося под широкой тахтой, а орешек сам выкатывался вдруг — кто-то таился там! И пока Грег Рикио разжевывал, дрожа как в ознобе, великий маршал успокаивал:

— А теперь ступай, мой Рикио, покрутись среди гостей, ты и сам отлично знаешь — благоговейно-восторженные взгляды этих невежд развеют твой небольшой испуг, «испужок», и ты почувствуешь себя человеком. Меня, когда появлюсь, встретишь надменно.

— Слушаюсь, маршал, — и Грег Рикио, бесподобный знаток ракурса, выходил совсем через другую дверь, после чего, немного погодя, маршал брал со стола тонкую свирель, завлекающе играл на ней, и на тонкий прозрачный звук из-под тахты выползал Кадима, вытягивал, выпрямлял бескостное тело и оцепенело наставлял омерзительно тоскливый взгляд на что-то рядом с маршалом.

Маршал, не прекращая игры, осторожно придвигал к нему миску молока, и Кадима, изгибаясь дугой над вожделенной жидкостью, лакал и лакал молоко своим узким длинным языком и потягивался, извивался при этом. Из комнаты сначала выходил Бетанкур; Кадима, покачиваясь, шел следом, леденя кровь в жилах бедного карлика. Миновав несколько дверей, великий маршал оставлял малую свиту в коридоре и вступал в блистающую великолепием комнату, где, осадив низкий столик, четыре генерала дулись в карты. При появлении маршала игроки рьяно срывались с мест, проливая шипучее, и каменели, вытянув руки по швам, а маршал, уставясь на искристую лужицу, говорил: «Прошу сесть, господа генералы» — «Нет, нет, мы постоим, грандисси…» Но маршал настаивал: «Садитесь, говорю». Они сидели прямо, не шевелясь; великий маршал прохаживался, подозревая их в дерзости: «Скажи-ка, стоять у меня желают — чтоб не вскакивать, отвечая мне!.. — и спрашивал генерала-красавчика — Как жизнь, мой…» — «Благодарю, маршал! — взлетал с места генерал. — Сами знаете суровую жизнь военных вр имя блага…» — «Садитесь, садись, как поживает донна Гумерсинда?» — «Благодарю, грандисси… — снова вскакивал генерал-красавчик, — имохалле…» — «А ты что поделываешь, добрый Рамос?» — «Благодарю, гранд…» — отвечал командующий карательным войском. «Садись, мой славный, а как госпожа Артидора, генерал Хорхе?» — «Хорошо, маршал, на диете она у нас…» — «Отлично, садись, а шалунья Маргича?» — «Ах, все так же шалит…» — «Садись, садись… Как обстоят дела в отборных частях?» — «Хорошо, маршал, — снова срывался с места генерал-красавчик. — Благодаря вашей милости — хорошо, начищены, надраены». — «Очень хорошо, садись, так и должно быть, отборные — значит отличные. Смотри, ослабишь дисциплину, мой генерал, глотку перережу, как себя чувствует очаровательная донна Гумерсинда?» — «Благодарю, грандисси… — как ужаленный испуганно подскакивал генерал, — имохал-ле…» — «Отлично. Ну а вообще как поживаете?» — «Спасибо, маршал, — все четверо стояли на ногах, — вашей милостью…» — «Садитесь, мои генералы, а теперь идите встречать меня в зале». Генералы строем, печатая шаг, выходили из комнаты; великий маршал встряхивал бутылку с шипучим, следя, как взрывались пузырьки газа. «Войско… Да, многое значат войско, армия…» Пузырьки неисчислимой массой уносились к поверхности, лопались, исчезали, и он снова встряхивал бутылку, и снова взмывали пузырьки, — развлекался слегка утомленный Эдмондо Бетанкур… Неторопливо выходил в коридор, где дожидались Кадима и позеленевший рядом с ним Умберто; маршал тихо стучал еще в одну тяжелую дверь, и перед ним мгновенно возникал Анисето с вместительным пустым мешком, нагишом, как обычно, и лишь в честь великого маршала в двух местах на нем красовались фиговые листья. Они важно подходили к высокой массивной двери, и по пояс голый исполин ударял молотком в огромный гонг, и при громко дребезжащих звуках растворялись тяжелые двери зеркального зала.

— Братья! Братья, далеки от нас Большие земли — Рим, Вавилон, Помпея и Рио-де-Жанейро, но зловонье и сюда докатилось! Неужели не чувствуете, трусы! Вдохните глубже, дышать вам пока еще не запретили, хотя вы и этого бы дождались… Но пришел я! — взывал к толпе в Городе ярмарок Мендес Масиэл, конселейро, стоя на бочке, в темноразвеваемом одеянии.