Одержимые. Женщины, ведьмы и демоны в царской России

В произведениях Писемского и Лескова содержатся впечатляющие портреты, соответствующие главенствующим на тот момент популярным медицинским представлениям о кликушах. Взяв преимущественно крестьянский феномен для иллюстрации пороков крепостничества, эти авторы рассматривали кликушество как болезнь, поражающую крепостных женщин из‐за тяжелых условий жизни. Находясь под влиянием материалистического, научного мировоззрения, они вместе с тем отделили понятие кликушества от одержимости бесами и предпочли рассматривать народную веру в одержимость и колдовство как обычные предрассудки. В то же время ни один из авторов не защищал те аспекты западной культуры, которые, казалось, вторгались в жизнь русской деревни. Писемский обвинял в разложении села урбанизацию наравне с крепостничеством, а Лесков критиковал крайности современной медицины.

Очарованный крестьянскими верованиями в злых духов, но скептически относившийся к ним, Писемский раскрывает для себя тему кликушества в рассказе «Леший. Рассказ исправника». Рассказ был опубликован в 1853 году в ведущем либеральном журнале «Современник», который имел внушительное число подписчиков – почти 6 тысяч человек[423]. Действие разворачивается на глухом хуторе Костромской губернии в волости Погорелки в отсутствие помещика. Центр истории – расследование загадочных исчезновений красавицы Марфы, молодой незамужней крестьянки. Вернувшаяся (и ставшая кликушей) Марфа говорит, что ее-де похитил леший, обитавший, по мнению крестьян, в окрестных лесах. Рассказчик – следователь по уголовным делам – скептически относится к ее рассказу и раскрывает, что Марфу, как и других девушек, совратил, а после силой удерживал местный бурмистр (управляющий). Таким образом, Писемский может продемонстрировать, что Марфа стала кликушей из‐за насилия бурмистра Егора Парменова, а не из‐за любовной связи с лешим, как полагали крестьяне. Недавно приехавший из города, бурмистр привносит разрушительные и аморальные приемы современности в уже омраченный сельский пейзаж. Однако и Марфа частично виновата в своих страданиях. Хотя из повествования ясно, что Егор Парменов соблазняет Марфу, Писемский избегает использования глагола «насиловать» и смягчает образ управляющего, предполагая, что Марфа влюбилась в него до того, как их отношения стали сексуальными. Тем не менее, ошибка Марфы была связана с ошибочным суждением, а не с недостатком добродетели с ее стороны.

Изображая Марфу-кликушу, Писемский документирует некоторые элементы крестьянской ритуальной драмы, связанной с одержимостью. Он знакомит своих читателей с кликушеством в начале рассказа. Они впервые встречаются с Марфой, когда с ней, как и с большинством одержимых, случается приступ в начале херувимского гимна во время воскресной литургии. Укрыв ее, прихожане оставляют девушку в покое и заявляют, что «коли уж случился с кем припадок, так не надо трогать, а только прикрыть». Как объяснялось в предыдущей главе, русские крестьяне верили, что ткань от иконы или алтаря освящена святой водой и оказывает благотворное влияние на одержимых[424] [425]. Точно определив время для приступа кликуши и сочувственных комментариев крестьян, Писемский далее развенчивает то, что он считал двумя мифами о кликушестве.

Голосом своего рассказчика Писемский излагает две диаметрально противоположные характеристики кликуш: народную и элитарную. По словам «простонародья», как снисходительно называет крестьян рассказчик, эти женщины являются жертвами колдовства. Жители деревни, как сообщает рассказчику бурмистр, склонны обвинять пожилых незамужних крестьянок в том, что они колдуньи: «все в ее власти; и не то, чтобы в пище или питье что-нибудь дала, а только по ветру пустит – на пять тысяч верст может действовать»[426]. Он также упоминает, что кто-то мог проклясть Марфу из зависти к ее красоте. То, как Писемский утрирует крестьянские верования в замечаниях Парменова, не только демонстрирует двуличие бурмистра, но и высмеивает эти убеждения как надуманные. С другой стороны, рассказчик отмечает, что господа отвергают любую причинную связь между колдовством и кликушеством и предпочитают видеть в приступах кликуш только притворство и шалость.