Одержимые. Женщины, ведьмы и демоны в царской России

Если аналогов Вия в фольклоре и не было, то у ведьмы из той же повести, конечно же, прототип был, хоть Гоголь и добавил к образу живописных деталей. В сказках часто повторяется эпизод (с явным сексуальным подтекстом): ведьма оседлала смертного вместо лошади, затем жертва ее обманывает. Цитируется он и в «Вие». Хоме Бруту удается получить контроль над старухой при помощи молитв и заклятий против духов; он сам вскакивает на нее и охаживает поленом. Женщина медленно превращается в красивую девушку с роскошными волосами и длинными ресницами. Подобно дьяволу, ведьма в украинском и русском фольклоре могла изменять свой вид. Но, переходя от старого и уродливого образа к молодому и красивому, ведьма играет с разумом Хомы, заставляя его даже усомниться в том, что она ведьма. Когда бурсака Хому Брута вызывают читать отходные молитвы над гробом дочери богатого сотника, умершей от загадочных побоев, он снова сталкивается с ведьмой. Ведьмой оказывается та самая умершая дочь сотника. Она поднимается из гроба, подобно упырю, когда Хома начинает читать молитвы в церкви. Она мучит его, пока на третью ночь убить Брута не является Вий. Вампироподобная ведьма появляется и в гоголевском «Вечере накануне Ивана Купалы».

Победа ведьмы над Хомой Брутом в «Вие» оказывается шокирующей, тем более что Гоголь переворачивает мир с ног на голову, позволяя злу победить добро. Автор как бы напоминает своим читателям, что Бог периодически позволяет злу торжествовать. Экзорцизм и ухищрения защищают Хому Брута от летающего гроба в первую ночь и от когтей демонов во вторую. Однако христианские мольбы теряют силу перед чудовищными созданиями, которые входят в церковь на третью ночь. Чтобы читатели не подумали, что Бог покинул святое место, петушиный крик застает духов врасплох, и они навеки застревают в окнах и дверях церкви. Более поздние повести Гоголя, место действия которых перемещается в Санкт-Петербург, прочно захваченный демоническими силами, уже не основываются на этнографических материалах. Однако в них сохраняется и вдумчивый интерес к мистическому, и мысль о том, как трудно различить границы между миром, управляемым разумом и наукой, и царствами мечты, фантазии, сверхъестественного, поэзии и духа, – всё, что берет начало в «Вие»[407].

Украинские повести Гоголя, с их злыми духами и ведьмами (а также другие сюжеты), оказали влияние на одного из самых самобытных композиторов России – Модеста Мусоргского. В конце 1858 года он задумал написать оперу по гоголевскому «Вечеру накануне Ивана Купалы», а затем, незадолго до своей смерти, начал работать над другой вдохновленной Гоголем оперой – «Сорочинской ярмаркой». Хотя ни одна из них не была завершена, они проливают свет на тот факт, что всю свою жизнь Мусоргский интересовался темой колдовства. Относя себя к народникам и сочувствуя крестьянам, Мусоргский вводил в свои работы народные сюжеты в поисках чисто русской художественной музыкальной формы, которая бы не уступала западным образцам, а также отражала самобытность России[408].

Знаменитая «Ночь на Лысой горе» Мусоргского представляет собой попытку уловить гротеск в музыке, основанной исключительно на том, что он считал русскими источниками. Задуманная в 1860 году после прочтения утерянного либретто «Ведьма» Георгия Менгдена, «Лысая гора» должна была включать «шабаш ведьм, отдельные эпизоды колдунов, марш торжественный всей этой дряни, финал – слава шабашу, который у Менгдена олицетворен в повелителе всего праздника на Лысой горе»[409]. В 1866 году под впечатлением от исполнения Totentanz (нем. «Пляска смерти») Ференца Листа и прочтения только вышедшей книги Матвея Хотинского о магии, колдовстве и месмеризме (в основном в Западной Европе) Мусоргский наконец приступил к планированию работы[410]. В июне 1867 года в деревне Минкино ему потребовалось всего двенадцать дней, чтобы написать пьесу. Завершив ее, он очень ясно дал понять в письме своему другу Николаю Никольскому, что в произведении будет выражен характерный русский (а не «малороссийский») дух:

Я что-то много болтаю о своей «Ночи», но это, полагаю, происходит от той причины, что я вижу в моей греховной шалости самобытное русское произведение, не навеянное германским глубокомыслием и рутиной, а как «Савишна» вылившееся на родных полях и вскормленное русским хлебом[411].

Примечательно, что в контексте описания своего нового сочинения Мусоргский сослался на свою же песню «Светик Савишна». В тексте песни изображен юродивый, который, мучаясь и задыхаясь, тщится передать свои страдания, вызванные безответной любовью к красавице: «Припадочная, косноязычная мольба, перемежающаяся вскриками, доносит до нас переживания униженного, отверженного человека с такой невероятной, неописуемой силой»[412]. Словно Мусоргский предпочел изобразить одержимым мужчину вместо женщины, юродивого, а не кликушу, и сосредоточить свое музыкальное изучение колдовства на ведьмах, а не на их жертвах.