Одержизнь

«Около сорока километров под громадной толщей воды, – думает Ксавье. – В темноте. Без возможности выйти, пока не доберёмся до конца. Непонятно, что там дальше. Неизвестно, кто нас встретит и как отнесётся. Утром расспрошу Фортена, как сюда англичан занесло. Они чего-то боятся – иначе не вышли бы к нам с оружием. И судя по всему, они сталкивались с недугом Амелии. Иначе не сказали бы, что могут помочь. Кто они такие? Вопросов будет много, но все ответы – утром…»

Заснуть отцу Ланглу так и не удаётся. Акеми беспокойно ворочается, стонет, кого-то зовёт во сне. На рассвете Амелия садится в своём спальном мешке и, не открывая глаз, требует:

– Писать!

Приходится вставать, нести малышку за угол, ёжась от утренней прохлады, потом возвращаться с ней обратно, паковать в спальник. Попутно Ксавье поправляет наполовину сползший со скамьи спальник Жиля, останавливается возле спящей японки и осторожно гладит её по голове – как будто успокаивает ребёнка. Губы девушки, сжатые в скорбную линию, вздрагивают, лицо расслабляется, исчезает напряжённая гримаса.

«Здорова ли она? – беспокоится Ксавье. – То смеётся и к Жилю льнёт, то сидит в сторонке понурая, грустная. Будто что-то у неё болит. Осматривал ли её врач после освобождения? Вряд ли».

Он возвращается на свою лежанку, сворачивает спальный мешок. Двигаясь почти бесшумно, забирает кружку, канистру с водой и повешенное накануне вечером на просушку полотенце. Ксавье уходит на набережную Данюб, где час отводит на медитацию и упражнения с подобранным ржавым обрезком трубы. После он ополаскивается в прохладной воде канала, умывается и возвращается в маленький лагерь. К тому времени просыпаются Сорси и Гайтан. Ксавье с уважением наблюдает, как парень помогает девушке подняться со скамьи, как осторожно обувает Сорси и поддерживает, когда она делает первые самостоятельные шаги.

– Доброе утро. Рановато вы что-то, – здоровается священник.

– Мне надо быть на ногах, раз нам сегодня в гости, – хмуро отзывается рыжая, осторожно наступая на больную ногу.

– Нельзя выглядеть слабыми, – добавляет Гайтан, и Ксавье понимает, что они правы.

– Хорошо. Вы гуляете, я потихоньку пакую вещи и собираю завтрак.

– Идёт, отец Ксавье, – кивает коротко стриженной башкой Гайтан и осторожно уводит Сорси в сторону набережной.

Когда над огнём начинает посвистывать нагретый чайник, просыпается Фортен. Обычно он долго нежится в спальнике с книгой или делает пометки в блокноте, но сегодня он очень быстро встаёт, пакует спальник, умывается и подсаживается к отцу Ксавье.

– Доброе утро, месье Ланглу! Выспались? – бодро приветствует библиотекарь.

Ксавье уклончиво пожимает плечами:

– К вечеру станет понятнее. Рассказывайте, дорогой Жак, как прошли переговоры.

Фортен сладко зевает, чешет макушку.

– Мне очень не хватало словаря, – признаётся он. – И на слух я их плохо понимаю. Попрошу у малышки планшет, когда пойдём сегодня общаться. В целом всё отлично. Здесь живёт восемь семей с детьми и стариками. Пять из Кроули, одна из Кранбрука и две из Чатема. Если я верно понял, в Англии им было несладко.

– А причина?

– Линн, одна из женщин, сказала, что их дети были не такими, как все. Что они делали странные вещи.

– Как Амелия?

– Вот этого я не понял. Словарного запаса не хватило.

– Где они живут?

– Минут пять отсюда, в парке Сен-Пьер. Они здесь почти год. С прошлой осени. Выращивают что-то, мне перечислили, но я не смог перевести. У них есть животные, Жиль видел и жутко перепугался.

Ксавье снимает с огня чайник, заливает кипятком чайную заварку в алюминиевой кружке, накрывает её миской.

– Жак, а что они спрашивали о нас?

– Немногое. Спросили, откуда мы, долго ли добирались и зачем нам в Англию. На последний вопрос я бы и на французском не ответил. А ещё они интересовались, чей с нами ребёнок. Мы с Жилем сказали, что это его сестра.

– Жиль не создавал проблем?

Фортен улыбается, качает головой:

– Нет, ну что вы. С ним рвались пообщаться, но, так как он ни слова не понимает, он здорово растерялся. Сидел тихонечко, силился хоть что-то понять.

– Вы ему не переводили?

– Я не успевал вслушиваться. Они слишком много говорят наперебой.

В способности англичан говорить всем и сразу Ксавье убеждается уже через три часа, когда за ними приходит вчерашняя женщина, двое мужчин и целый выводок детишек от пяти до двенадцати лет. Женщина оказывается той самой Линн, о которой говорил Фортен. На вид ей около сорока лет. Среднего роста, светлые волосы собраны в хвост на затылке, возле зелёно-карих глаз и углов рта залегают морщинки. На ногах лёгкие сандалии, одета Линн в просторный сарафан, скроенный из плотной ткани, чем-то напоминающей брезент.

Дети сразу окружают Амелию, гомонят наперебой, тянутся трогать её косички и комбинезон, украшенный множеством карманов. Жиль напрягается, но быстро успокаивается, поняв, что Амелии очень нравится новая компания. Маленькие англичане болтают без умолку, каждый зовёт веснушку за собой, и Линн даже приходится на них прикрикнуть. Когда шум притихает, женщина обращается к Ксавье и Фортену: