Одержизнь

– Доброе?! Было бы доброе, если бы ты, кошка драная, жопу в спальнике не грела дольше всех!

Опешив, японка таращится на Сорси. Никогда прежде она не видела её такой злющей.

– А где все?

– Все уже поели и сейчас вещи грузят на дрезины. Жри давай, что осталось, ехать надо!

Акеми опасливо проходит к бортику фонтана, берёт миску с остатками вчерашнего ужина. В этот момент Сорси поднимает ведро с водой и с разворота обливает японку.

– Ты что? – задохнувшись, вскрикивает Акеми.

– А, не заметила тебя. Хотя так тебе и надо, – кривит губы рыжая. – Чище будешь. Слишком от тебя блудливой кошкой разит.

Запах хлора ударяет в нос, желудок сводит мучительной резью. Акеми успевает отставить миску в сторону, перегибается через каменный, выщербленный ветрами край. Подавляет рвотный позыв, переводит дыхание. Сорси раздражённо смотрит на неё, поправляет рукав блузки, сползший с татуированного плеча, пинает ведро.

– Штаны надень, бл… Так, не ругаться. Выпустила пар – хватит.

Рыжая швыряет миски в ведро, идёт с ним к вокзалу. И натыкается на Ксавье Ланглу, стоящего в тени арки.

– Сорси, что у вас произошло? – спрашивает он таким тоном, что рыжей хочется сжаться и незаметно прошмыгнуть мимо.

– Акеми споткнулась об ведро, упала, да ещё и облилась, – выпаливает она и почти бегом исчезает под сводами вокзала.

Ксавье Ланглу спешит к стоящей на коленях японке:

– Акеми, что такое? Жиля позвать?

С рубашки капает вода. В глазах стоят злые слёзы. Девушка встаёт, отряхивает каменную крошку и пыль с ладоней и колен.

– Всё хорошо, отец Ксавье. Не стоит волноваться. Я спросонья неуклюжая.

Голос мерзко дрожит, делая ложь ярче, яснее. Акеми окончательно теряет самообладание, утыкается лицом в ладони, трясёт головой. Священник стоит перед ней, не решаясь хоть как-то утешить.

– Я в порядке… в порядке, – всхлипывает она еле слышно. – Сейчас… Мы так, чуть-чуть повздорили.

– Точно «чуть-чуть»? – настойчиво переспрашивает он.

– Да. Характер у неё… вот и цепляется. Не беспокойтесь.

– Ты успела поесть?

Она кивает. Опускает руки. Смотрит на Ксавье спокойно – как всегда. Только глаза затравленные, покрасневшие.

– Я быстро оденусь и прибегу. Только миску вот помыть нечем.

– Остановимся где-нибудь у ручья или реки и вымоем. Давай, торопись, все ждут.

Акеми подхватывает миску, бежит к своей скамье, сворачивает наспех спальник, вытягивает из кармана куртки гребень, быстро расчёсывает волосы, собирает их в пучок, закрепляет заколкой. Надеть штаны, накинуть штормовку, чтобы никто не заметил мокрую рубаху, и зашнуровать ботинки – минута, и вот девушка уже подбегает к ожидающей на платформе группе. Увидев её, Жиль радостно машет, улыбается:

– Привет, сэмпай! Мы с Амелией решили дать тебе поспать. Скорее садись!

Амелия тут же лезет обниматься, тараторит без умолку:

– Мне дали повертеть ручку, которая переводит стрелки в часах поезда, вот! Я часы не видела, и стрелка странная, как если пальчик на руке вот так отодвинуть. А ещё мы погуляли, и мне разрешили пописать среди улицы! Акеми, мы ходили туда, куда гуляли с тобой вчера! Там домики разрушенные, но всё равно красивые, я хочу такие в Азиле построить! А я прочитала, что написано на табличке на доме! Там написано «Бульвар Талабо», вот! А ещё была табличка «Улица Серви». Что такое «Серви»? Акеми, а мне месье Фортен не даёт очки! Даже померять! Он жадный, вот! А у Жиля в сумке есть подарок для тебя, правда, Жиль?

Мальчишка хитро усмехается, просит Акеми закрыть глаза. Она слушается, жмурится.

– Трогаемся! – кричит с первой дрезины Гайтан.

– Отец Ксавье, ещё секунду! – умоляет Жиль, копаясь в своей котомке.

– Не торопись, сынок. Им всё равно надо разогнаться и отъехать, – успокаивает его священник. – Амелия, давай пока ты пересядешь ко мне.

Девочка сползает с коленей Акеми, а через мгновенье Жиль касается ладони японки чем-то прохладным, знакомым на ощупь, округлым.

– Смотри.

В руках Акеми чашка. Жёлтая керамическая чашка, каждую трещинку на которой девушка помнит с детства. Акеми коротко ахает, стискивает чашку в ладонях. Радость накрывает её с головой – как большая, подсвеченная солнцем морская волна в жаркий день. Задыхаясь от внезапного счастья, девушка обнимает Жиля, осыпает его поцелуями:

– Мой хороший… спасибо! Спасибо!!! Где же ты нашёл её? Я думала, она сгорела вместе с домом… Это самое дорогое… Это память о маме…

– Я… ой, сэмпа-ай! Душишь же! – хохочет Жиль. – Эй-эй, чашку держи крепче!

– Поехали-и-ии! – пищит Амелия и налегает на рычаг.

И снова дрезины плывут среди моря трав. Руины мёртвых домов сменяются лугами и холмами, от запахов цветов кружится голова. На втором часу пути на горизонте встают горные хребты.

– Что это? – пугается Акеми. – Земля вздыбилась! Маа![7]

– О-ой! – удивлённо выдыхает Амелия, и глаза у неё становятся круглыми, как у котят.

Ксавье оборачивается через плечо, всматривается в даль. Горы Центрального массива, невысокие, покрытые зеленью, напоминают ему волны. Да, он когда-то разглядывал их на старых фотографиях и картинах в музее Азиля, но одно – смотреть картинки, и совсем другое – видеть своими глазами.