Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Захватив на всякий случай два парижских этюда («Вид Нотр-Дама» и «Кафе „Ротонда“ в обеденный час») и сдав свой реквизит в камеру хранения, я пошел бродить по прославленному, незнакомому городу.

Было двенадцать часов. Я вспомнил, что сейчас весь Париж обедает, и у меня появился аппетит. Я зашел в первое попавшееся кафе. Позавтракав и узнав у хозяина кафе, где находится ближайший антикварный магазин, я туда направился. Нашел. Представился продавцам как художник, едущий из Парижа в Россию.

Меня встретили с нескрываемым подозрением, смешанным с улыбкой. Продавцов интересовали рассказы только о Париже — об этом удивительном городе. И я героически борясь с грамматикой немецкого языка, рассказал о Париже почти все, что знал о нем. Слушали меня с нескрываемым вниманием. Я говорил о Париже, а мечтал о продаже моих этюдов.

После моих пестрых и утомительных рассказов один из продавцов, высокий, худой, с задумчивым взглядом, дружески обратился ко мне:

— Скажите, господин художник (в Париже вам сказали бы «Шер месье»), что это у вас в руке? Не ваши ли работы?

— Да.

— Покажите!

Я показал. Все трое прилипли к моим этюдам.

— Продаете? — спросил высокий продавец.

— Если хорошо заплатите, продам.

— Сколько вы хотите за оба этюда?

— Пятьдесят марок.

— Дороговато. Сорок дам. Учтите, что для них нужны две рамки и обязательно золотые.

— Хорошо, берите. В дороге деньги очень нужны.

Продавец с подчеркнутым достоинством из кармана пиджака вынул пачку денег, отсчитал сорок марок и, дружески улыбаясь, передал их мне.

Я сказал «мерси».

Узнав, как добраться до центрального музея, я его поблагодарил, откланялся и скорым шагом отправился в мюнхенскую картинную галерею. Было три часа. В шесть уходит мой поезд. Надо было торопиться.

На входных дверях галереи висела полотняная вывеска: «Выставка произведений художника Г. Гольбейна (1498–1543)». Выставка на меня подействовала вдохновляюще. Я быстро поднялся наверх и увидел гениальное, немеркнущее искусство. «Ради таких минут стоило прожить целую жизнь!» — подумал я.

Я, кажется, близко стоял перед тем, что мы понимаем под счастьем больших форм.

Но долго восхищаться произведениями Гольбейна я не мог. Надо было спешить. К сожалению, я не нашел в себе нужного мужества остаться в Мюнхене еще на один день. Ради Гольбейна!

Я бросился в залы Менцеля и Либермана, чтобы поглядеть на их картины и узнать, что представляет собой современное немецкое искусство.

Менцель вырос на традициях позднего академизма, а Либерман всем своим творчеством принадлежит импрессионизму. Очень ярко чувствуется влияние Клода Моне и Эдуарда Мане. Великолепный колорит.

Первый — мастер с виртуозной техникой, второй — поэтичный и сдержанный живописец наших дней и наших чувств.

Время меня подгоняло. Пять часов. Надо еще заскочить в кафе и купить на дорогу чего-нибудь к вечернему чаю: полдюжины бутербродов с сосисками и сыром.

В шесть часов мой поезд мягко, не теряя чувства достоинства, отошел из Мюнхена.

На границе

В три часа дня поезд прибыл в немецкий пограничный город Катовицы. Кондуктор обошел вагон и заявил, что поезд дальше не пойдет — граница.

Я собрал свои вещи и направился на вокзал искать высокого человека с длинным носом и стриженой бородкой. У меня было к нему письмо от Малика. В письме Малик просил заболевшего в Париже друга, хорошего художника, переправить через границу.

Такого человека я встретил, как только вошел в вокзал. Мне посчастливилось. Я ему передал письмо. Прочитав его, человек этот внимательно разглядел меня и деловито сказал:

— Ждите меня здесь, через час вернусь.

Через час он вернулся:

— Идемте, художник. Вас уже идет пограничник.

Мы торопливо пошли к границе. Должен признаться, что, приближаясь к границе, я начал испытывать смешанное чувство беспокойства и робости. Я старался подавить в себе это чувство. Безуспешно. Оно не подавлялось.

Вошли в уютную аллею пожелтевших лип и остановились около глубокого рва.

— Дальше, — сказал мой гид, — вы пойдете без меня. Вы видите полосатую будку? — сказал он, указывая рукой. — Там вас встретит пограничник.

И добавил:

— Не бойтесь! Идите смело! Он добрый человек.

Пожелал мне счастливо добраться до Родины, поклонился и ушел. Поднялся ветер, я взглянул на небо, приближалась огромная грозовая черносиняя туча.

Чтобы не попасть под дождь, я прибавил шагу. Навстречу мне шел пограничник, вооруженный винтовкой и тяжелой кобурой. Я разглядел его — простое приветливое русское лицо.

— Здравствуй, — сказал он доброжелательно. — Что это у тебя за багаж? Ты чертежник?

— Нет, — ответил я, — художник. Жил в Париже, учился малевать. Заболел и еду на Родину подлечиться.

— А долго ли ты там прожил?

— Два с половиной года.

— Стосковался по Родине. В гостях хорошо, а дома, говорят, лучше.

— Да, лучше.

— А что у тебя в папке?

— Мои работы.

— Покажи.

Я открыл папку и показал мои работы. Это были зарисовки рабочих и улиц, где они живут. Он одобрительно покачал головой и дружески сказал:

— Здорово малюешь. Да, вижу, что ты недаром жил в Париже.