Одесский листок сообщает

– И все? Больше никому не рассказывал и не показывал?

– Ей-богу, никому.

– Где копия, что ты сделал?

– Говорю же: дома валяется.

– Поедешь с Сергеем Маноловичем, когда мы закончим, и отдашь ему.

– Слушаюсь.

Фанариоти перевел дух и спросил:

– Что мне будет?

– За то, что скопировал секретный документ? Я бы тебя в Сибирь укатал, будь моя воля. Писарь чертов! Разве можно так поступать?

– Но я для себя, не для шпионства.

– Жандармам будешь это объяснять, кусок идиота, – накинулся на контрабандиста Азвестопуло. – Лист из плана попал к германцам. Откуда мы знаем, что не через твою копию?

– Ни я, ни родня в Аккермане, ни тем более Горобчик никакого отношения к германцам не имеют.

– Ага. В Одессе прописаны десять тысяч немцев, а ты живого колбасника в глаза не видел?

Арестованный готов был зарыдать:

– Я честный контрабандист, мне плевать на мелиху [68]. Выкручиваюсь, как все, кормлю семью. Когда иерусалимские дворяне делали революцию, я ваших пальцем не тронул. Зачем мне шпионить на Германию, смотрел я на нее в гробу в белых шимми.

– Выясним, – буркнул Лыков. – Теперь расскажи мне о капитане Двоеглазове. Ты с ним имел дело?

– Кто я и кто он? Старший адъютант штаба округа. Фигура! И я, писарек.

– А с его бывшей женой?

– Какой еще женой?

– У нее участок рядом с твоим. Твой под номером сто три, а у нее – сто четыре.

Спиридон захлопал глазами и сказал:

– Этого еще не хватало. Сто четвертый у Двоеглазовой? Знать не знал. Она отдала его в аренду фактору по фамилии Шапсензон. Он ходит в мои ворота каждый день как в синагогу и предлагает всякий холомейс. Парень совсем переехал на Слободку.

– Это значит сошел с ума, – тут же перевел шефу Азвестопуло.

– Но я сам сейчас там лечусь, – удивился Лыков.

– Там, да не совсем. Аккурат рядом с Новой городской больницей находится психиатрическая лечебница, – пояснил помощник.

– Жена с капитаном развелась и вернула себе девичью фамилию, – сообщил шмуглеру Алексей Николаевич. – Знаешь какую? Ландерер. Немка, родом из Клейн-Либенталь. Немка, черт тебя дери. Скажешь, это тоже совпадение? Как-то много вокруг тебя совпадений.

– В глаза не видел никакой немки, чем хотите поклянусь! Дурака Шапсензона каждый день вижу. А ее никогда.

В разговоре опять возникла пауза. Сыщики переглянулись – о чем еще спросить? Коллежский советник объявил:

– Хорошо, хватит для первого раза. Поезжай домой и отдай Сергею Маноловичу копию бумаги. Вечером приведешь сюда своего Горобчика. Жандармам мы ничего сообщать не будем, они у вас в Одессе бестолковые.

– Спасибо!

– Благодарить пока не за что. По закону, охраной государственной тайны занимается, помимо ОКЖ, еще Четвертое отделение Особого отдела Департамента полиции. Там люди умные, служат с нами по одному ведомству. Понадобятся – вызовем их. Но ты, Спиридон, столько уже ошибок наделал, что не знаю, как тебя теперь обелить. Никто ведь не поверит, что ты скопировал секретный документ из любопытства. Ты это понимаешь?

– Понимаю, ваше высокоблагородие. Вы уж… как-нибудь… За мной благодарность не встанет.

– Плевал я на твою благодарность. Давай, начинай сам себя спасать. Вспоминай любые мелочи, которые тогда показались странными. Чей-то интерес или подозрительное поведение. Ну? Если не ты передал план германцам, значит, это сделал кто-то другой. Из тех, кто рядом стоял. Вот мы тебя спросили про капитана Двоеглазова не просто так. Он был женат на немке, развелся, а у бывшей супруги его обнаружились за душой и деньги, и земля. С чего вдруг? Может, это германские тридцать сребреников? А развод лишь фикция?

Контрабандист почесал голову и натянуто улыбнулся:

– Я, ваше высокоблагородие, теперь в лепешку расшибусь. Вы только жандармам ничего не говорите, глупость же за мной, а не измена.

– Ну, ступай.

Через минуту после того, как остался один, Лыков случайно выглянул в окно. На подъезде Азвестопуло что-то выговаривал Спиридону, а тот покорно кивал. Что за тайны у греков? Ну да ладно. Радовало другое. Стоило сыщику помахать у пещеры кулаками, и головные боли прошли. Он стал свежий, энергичный, как в молодости. Вот и рецепт! Подрался и выздоровел.

Алексей Николаевич съездил в больницу, рассказал о своих ощущениях доктору. О драке он говорить не стал. Эскулап объяснил выздоровление пилюлями и массажем. Питерец охотно ему подыграл, забрал вещички и вернулся в «Лондонскую». Хорошо дома…

Вдруг, на час раньше назначенного времени, в номер ввалился Фанариоти.

– Ты почему так рано? – удивился Лыков. – И один, без Горобчика.

– Вот, – выложил что-то на стол гость. – Как договаривались, здесь тысяча.

Лыков увидел смятые купюры.

– С кем договаривались?

– Сергей Манолович сказал: «С тебя большая. Там в пещере контрабанды не меньше чем на десять тысяч. По закону, если бы мы тебя сдали, нам полагалась бы в награду третья часть. Так что гони тысячу и радуйся, что легко отделался».

Коллежский советник с каменным лицом сгреб купюры и сунул их греку в карман:

– За Сергея Маноловича я извиняюсь, он свое получит. Ступай за макаронной шкилей. А про деньги забудь, разговора такого не было, никто их у тебя не вымогал.