Одевая эпоху

Можно ли найти более очевидное доказательство того, что одни лишь французы обладают смелым и вдохновенным воображением? Как-то раз в Сан-Диего, неподалеку от Лос-Анджелеса, я сказал моим слушательницам, что все они одеты почти одинаково, словно в какую-то униформу. «Взгляните, – недовольно восклицал я, – у всех на боа приколот букетик цветов, причем на одном и том же месте! Если бы он был здесь единственным, эта деталь придавала бы оригинальность и очарование, но раз она стала обязательной для всех, мне уже не хочется на нее смотреть, наоборот, она действует мне на нервы!» После лекции публика разошлась, а я еще какое-то время беседовал с директором театра. И вдруг ко мне подошел человек, подметавший зал, у него в фартуке был целый ворох искусственных цветов, которые он обнаружил под креслами: их принесли в жертву моему деспотизму.

В тот день я понял, как сильна в американцах приверженность к дисциплине. Это качество позволяет легко управлять ими, но начисто лишает их индивидуальности. Американцы – это 120 миллионов школьников, всю жизнь готовых повиноваться тому, кто знает больше их. Однако они могут сделаться совершенно невыносимыми, если вдруг возомнят, будто в своих знаниях превзошли учителя. Именно так и случилось в моде, когда они решили навязать нам свой вкус и подменить творческую мысль кутюрье прозаическим опытом закупщиков.

И все же любой человек, прослывший мастером своего дела, будь то скрипач или модельер, внушает им уважение. Помнится, во время второй поездки в Америку я произвел настоящую сенсацию. Я стоял на палубе «Иль-де-Франс» вместе с артистами, которые направлялись на гастроли в Чикаго. В этом городе оперные певцы получают самые большие в мире гонорары. Рядом со мной стояли де Лука[337], майор Формичи[338] и миссис Грейс Холст Олсен[339]. Эта великая норвежская певица пожаловалась, что ей холодно. Я предложил принести манто из ее каюты. Она ответила, что у нее нет достаточно удобного манто. Тогда я достал из кармана ножницы (я всегда ношу их с собой), взял свое дорожное одеяло, красивый плед от Родье, раскроил его и тут же изготовил именно такое манто, какое ей требовалось. Присутствующие были в восторге. Наверно, один из них дал телеграмму в Нью-Йорк, в которой рассказал об увиденном, потому что, когда мы прибыли, журналисты попросили меня еще раз повторить импровизацию с манто для миссис Олсен. Они собирались написать об этом и хотели проиллюстрировать свои заметки фотографиями.

На американцев такой казус производит гораздо большее впечатление, чем целая жизнь, отданная благородному делу. Они наивны, как дети, полны праздного любопытства и верят всему, что прочли сегодня в газете. Вот почему в этой стране реклама всесильна, а у нас почти не имеет власти. Американцам не хватает склонности к анализу и критике, которая так широко распространена в Старом Свете.

Не буду начинать новую тему – для ее развития потребовалась бы целая книга, – скажу только, что, на мой взгляд, нельзя судить об американцах, сравнивая их с нами. Мы о них еще многого не знаем. У них есть своя духовная элита, которая пока еще не пересекла океан, но, возможно, однажды высадится на нашем берегу. Такие писатели, как Шервуд Андерсон[340], Драйзер[341], Синклер Льюис[342], без сомнения, скоро обретут популярность и в нашей стране. Однако следует заметить, что характер получаемого нами образования вряд ли поможет понять простого американца. Напротив, оно нам даже мешает: едва оказавшись на пароходе, мы уже начинаем воспринимать наши знания, наше культурное богатство как бесполезное бремя. У необразованного человека гораздо больше шансов освоиться в этой новой среде. Все здесь будет вызывать у него бесконечный, ничем не омраченный восторг: огромные толпы зрителей, торопящихся на очередное представление, плоды титанической работы рекламщиков на вечернем Бродвее, величественные небоскребы, по ночам подсвечиваемые прожекторами. Когда речь зайдет о массовом умерщвлении животных на чикагских бойнях, он, как и все, почувствует отвращение и ненависть, но, сказав об этом, тут же поспешит добавить, что это каждодневное убийство насыщает голодного великана – все население Америки, сто двадцать миллионов ртов. Вы только представьте, что будет, если чикагские бойни закроют и эти сто двадцать миллионов разбегутся по всему земному шару в поисках еды! Мы ведь не хотим этого, правда?

Недавно я прогуливался с одним моим знакомым, блестяще образованным человеком, в садах Версаля, созданных Ленотром[343]. Мы говорили об Америке.

«Не стоит забывать и о добрых делах американцев, – сказал я, – Вот эти прекрасные сады XVII века содержатся на щедрые пожертвования Рокфеллера». В ответ мой предубежденный спутник (французы иногда бывают очень упрямыми) пробурчал себе в бороду: «Timeo Danaos et dona ferentes[344]».