Одевая эпоху

В каждом доме я видел одно и то же – слабый свет ламп под абажурами, и в этом таинственном полумраке сидящие на диванах компании мужчин и женщин, причем женщины все время громко смеются, словно только что услышали от мужчин остроумные шутки. И все они пьют сомнительные напитки, загадочные коктейли, а посередине комнаты стоит чаша с пьяными вишнями, плавающими в какой-то ядовитой субстанции. Время от времени все присутствующие вставали и начинали крутиться и дергаться, то есть танцевать. У меня возникло впечатление, что эти скучные сборища доставляют им огромное удовольствие. И теперь, когда американец говорит мне: «We have had a good time»[349], я знаю, что это означает:

«Я много танцевал, а главное, много выпил».

В Лос-Анджелесе меня прямо преследовал главный редактор одной крупной газеты. Он необыкновенно настойчиво уговаривал меня открыть в этом городе филиал моей фирмы и утверждал, что может добыть необходимые для этого средства. Ежедневно, в двенадцать часов, этот толстяк приезжал ко мне и сообщал, как подвигаются переговоры. Во время беседы он то и дело доставал плоскую металлическую фляжку и щедро наливал себе виски. В каждом кармане у него было по такой фляжке, то есть в общей сложности он носил на себе литр спиртного или даже больше. Этот «человек-резервуар» конечно же предлагал мне присоединиться, но я всякий раз отказывался – во-первых, он пил ужасную гадость, а во-вторых, мне надо было сохранять ясную голову, чтобы понять его мысли, которые он излагал все более сумбурно.

Сначала он говорил так: «Видите ли, Пуаре, я пью, чтобы выказать презрение к отвратительному сухому закону, который недостоин великого народа. Я пью потому, что это запрещено. Я ощущаю наслаждение не от виски, а от нарушения нелепого запрета». А несколько часов спустя он уже говорил: «Ну почему полицейские, следящие за соблюдением сухого закона, так плохо выполняют свою работу? Почему нас постоянно пичкают этой мерзкой отравой, от которой мы тупеем и деградируем? А мы, как дети, не можем устоять перед искушением!» Потом он каким-то непостижимым образом ухитрялся добраться до дому.

Поль Пуаре с Джоан Кроуфорд, 1924

Во время первой поездки в Америку один крупный канадский промышленник пригласил меня провести вечер и переночевать на борту его яхты, на озере Эри. На следующее утро у меня были намечены дела на другом берегу озера, в Буффало, и за ночь яхта должна была доставить меня туда. Ужин был безупречный, по-английски чинный, мы мало разговаривали, мало ели, еще меньше пили и совсем не веселились. Когда подали кофе, хозяин яхты повернулся к дамам и произнес: «Дамы, наверно, будут рады вернуться в свои каюты, ведь они очень устали за день». Дамы не заставили просить себя дважды и поспешили удалиться. Едва за ними закрылась дверь, как все стенные панели заскрипели и отворились, словно в романе Александра Дюма. За ними обнаружились шкафчики с шампанским и ликерами. Стюарды, заговорщически улыбаясь, вносили бутылки с кальвадосом, коньяком, сливянкой, вишневкой, водкой «шидам»[350] и ратафией[351], притом самых лучших марок. До трех часов утра хозяин яхты, все с тем же серьезным и чопорным видом, без конца наливал мне виски, а когда я вернулся к себе в каюту, чтобы лечь спать, он приказал стюарду принести туда внушительную «night cap», порцию на ночь, которую мне пришлось вылить в озеро через иллюминатор.

XVIII. Лекции

Когда я собрался в Америку, многие спрашивали, чем я буду там заниматься. У людей не укладывалось в голове, что кутюрье может выступать с лекциями о моде. Ведь мода – тема несерьезная и вдобавок, как совершенно очевидно, не поддающаяся рациональному осмыслению. Однако мне удалось выявить кое-какие неоспоримые истины, и я попытался донести их до американской аудитории. Мне хотелось ознакомить жителей этой страны с подлинной французской модой, ведь наша мода всегда попадает к ним через недобросовестных посредников, исковерканной и искаженной.

Шале из ткани от Поля Пуаре, 1920

Для тех, кто интересуется содержанием моих лекций, я публикую здесь несколько фрагментов, выбранных наугад и скомпонованных в произвольном порядке. Надо еще добавить, что они были прочитаны по-английски, в больших залах, перед семью или восемью тысячами слушательниц (не припомню, чтобы я хоть раз видел в зале мужчину). Сначала на сцену выходил ведущий и представлял меня – так принято в Америке. Затем выходил я, и, как правило, меня встречали овацией.

Я говорил так: