Одевая эпоху

Мне хотелось бы поделиться с вами еще кое-кое-какими воспоминаниями об Америке. Это картины повседневной жизни, которые ярко характеризуют эту страну, а выводы каждый пусть сделает сам, в зависимости от своего душевного склада.

Поль Пуаре, 1926

В Чикаго я присутствовал на матче по боксу. Что за публика! Откуда такая набралась? Самые дешевые места, стоившие, однако, не менее 5 долларов, занимали мясники или чернорабочие, невообразимо вульгарные, с отталкивающими физиономиями. На дорогих местах сидели богачи, но их можно было опознать лишь по цепочке от часов и булавке в галстуке, по перстням, а иногда и браслетам, потому что у всех были одни и те же лица, в рубцах и шрамах, одни и те же глаза – свирепые и дикие. Пол заплеван, а в мутном, спертом воздухе висели облака вонючего сигарного дыма. Женщины, в какой части зала они бы ни сидели, чувствовали себя ужасно, кругом слышались несмолкающие крики, свист, шиканье. В жизни не видел такого отвратительного зрелища.

В нью-йоркском отеле «Ритц», в одном из внутренних двориков, был устроен японский сад, вскоре ставший любимым местом встречи для элегантной публики. Почти каждый день мне приходилось обедать там среди снобов, которым все равно, чем их кормят, лишь бы вокруг было красиво. Этот японский сад показался мне предельно глупым и претенциозным.

В грошовом японском веере или в лаковой шкатулке куда больше выразительности, чем в этом дворе, где гордо красовались кедры и миниатюрные храмы, а посередине струился искусственный ручеек – думаю, вода в него поступала из ванных в номерах отеля. Сигареты продавала настоящая китаянка, кофе варил настоящий китаец – он бесстрастно созерцал все эти нелепости, но в душе наверняка страдал от них. Было невероятно смешно смотреть на важные лица официантов и посетителей, и те и другие демонстрировали свою утонченность и давали понять, что приобщаются здесь к высокому искусству. Я наблюдал за ними, сидя в одиночестве за маленьким столиком и уныло пережевывая говяжье филе с двумя огромными недоваренными картофелинами в качестве гарнира.

Я знаю, что можно пообедать в «Speak Easy[345]», но, чтобы попасть туда, надо соблюсти сложный ритуал, а это противно и оскорбительно. Вы приезжаете на такси к дому, адрес которого кто-то из знакомых прошептал вам на ухо, потом спускаетесь на несколько ступенек вниз, словно к черному ходу. Впускают вас не сразу, сначала швейцар или даже сам хозяин долго разглядывает вас через решетчатое окошко в двери и расспрашивает, кто вы и от кого. Когда вы называете имя, дверь открывается, и вы оказываетесь в слабо освещенном коридоре, перед гардеробом. Затем вы сворачиваете направо или налево и попадаете в зал, точнее, бар, где заказываете себе обед: какое-нибудь блюдо, приготовленное из мороженого мяса (другого мяса в здешних закусочных не бывает) с гарниром из вареных овощей. И поскольку здесь, в обход сухого закона, подают спиртное, вы просите официанта принести бутылку шабли[346], которая обойдется вам в 250 франков. Господа, сидящие за соседними столиками и, по-видимому, постоянно обедающие здесь, испытывают от всего этого огромное удовольствие. Мне говорят, что они из полиции. Каждую минуту я жду, что кто-то ворвется в зал и крикнет: «Руки вверх!» Тревожная, гнетущая атмосфера этого места совершенно не вяжется с его названием – «Speak Easy».

Однажды в канун Нового года, в Нью-Йорке, я решил пригласить своих друзей на ужин в ресторан отеля, где я жил («Шерри Незерленд»), и отменно угостить их. Как француз, я был бы рад видеть на столе несколько бутылок хорошего вина. Я потихоньку сказал об этом метрдотелю, а тот пообещал принести из дому несколько бутылок асти[347], которые ему недавно посчастливилось достать. У меня возникла догадка, что речь идет о краже, и не захотел в этом участвовать. За день до ужина я рассказал о моих затруднениях одному из приглашенных, и он предложил достать три бутылки поль-руже[348] 1906 года по цене 300 франков за бутылку. Моя прихоть оказалась весьма дорогостоящей, ну и ладно! На следующий вечер он принес вино прямо в ресторан, и мы радостно спрятали это незаконно добытое сокровище в холодильник. Но когда в конце ужина, увидев, как метрдотель разливает по бокалам подозрительную красноватую жидкость, я воскликнул: «Не пейте эту отраву!» Мне принесли бутылки, и я хорошенько рассмотрел их: все этикетки оказались поддельными. Я отдал 900 франков за фальшивку. Пригубив это пойло, я понял, что его нельзя пить, однако американцы пили бокал за бокалом и утверждали, что вино замечательное. Неужели они говорили так только из вежливости?

Чтобы я в праздник не сидел один в номере отеля, друзья предложили мне объехать за ночь несколько знакомых домов: так обычно поступают в новогоднюю ночь американцы.