Один день ясного неба

Он вспомнил, как поздно вечером Анис встретила его в дверях своего желтого дома и, едва он поднялся на крыльцо, обхватила и притянула к себе. Он чувствовал, как ее пятки разъезжались под тяжестью его тела, а он пытался сохранять равновесие и стоять прямо. Так они доковыляли до середины комнаты, где он встал на колени. Вокруг горели напольные лампы. В ночи, в ее присутствии, они казались живыми существами с другой планеты.

Он упал на пол, зацепив одну из ламп, услышал звон разбитого стекла, и осколки впились ему в ладони.

— Что с тобой? — спросила Анис.

Он лежал на боку, свернувшись калачиком. Самая простая и безопасная поза. Ему не хотелось разбить еще что-нибудь. Она нависла над ним, и ее юркие руки собрали осколки стекла.

— Не порежься, — пробормотал он.

Он выбросил всех мотыльков, хранившихся дома, запретил торговцу-неприкаянному заявляться со своими коробками, украшенными разноцветными лентами, и твердо решил впредь обходиться без этого. С того самого дня, как ведунья сложила его, словно складной стул, и заявила, что у нее нет для него любовного приворота. Три дня он пролежал примерно в такой позе, вцепившись в половицы. Когда же утром с трудом добрел до туалета, в его испражнениях виднелась кровь, он харкал кровью, кровь текла из носа, глаза налились кровью. Кровь запеклась в его сандалиях.

Один бы он не справился. Он раскрыл рот. Анис, конечно же, не могла не заметить воспаленное нёбо и распухший язык. Ее лицо стало серым. Или серебристым?

— Что за мотылька ты принимал последний раз?

— Какая разница?

— Скажи мне!

— Бананового мотылька. — Он хохотнул. — Но я ел его о-очень медленно.

Это же словно поел сладостей. Бледно-желтые крылышки в коричневых прожилках, как на детском рисунке цветными карандашами.

Он потянулся к лицу Анис, но она была на противоположном конце комнаты, где что-то собирала с пола, что-то переставляла.

Она вернулась к нему под локоть и спросила, в состоянии ли он сесть прямо. С третьей попытки это ему удалось. Она заставила его пососать холодную губочку, потом поила с ложки какой-то горькой жидкостью, потом втирала холодное масло ему в спину, в виски и в кожу головы. Все было холодное — даже ее руки. Он зарылся лицом в ее волосы, они тоже были ужасно холодными. Она тихо запела, разожгла огонь в чаше, воскурила благовония и вдруг спросила, кто его бог-хранитель. Он засмеялся. Бог-хранитель дня его рождения был Кинтиит, бог бракосочетания; его изображали в виде статуи, жующим свою нижнюю губу.

Она положила в пламя записку о благословении бога-хранителя и попросила Кинтиита направить его на верный путь.

— Ты молодец, — сказала она.

Он открыл рот, желая спросить, не спятила ли она, и его вырвало прямо ей на платье. Она положила ему на язык кристалл соли, чтобы унять рвотные позывы и притупить унижение.

Часы тянулись, превращаясь в дни, которые он проводил взаперти наедине с ней. Настои, мази, смена погоды — сутки напролет она хлопотала над ним, меняя ему простыни, помогая мочиться, и их постоянно окутывал серебристый туман.

— Я наблюдаю за тобой, Завьер, — шептала она снова и снова. — Ты молодец.

Да, она точно спятила. Возможно, так было нужно.

Когда он смог вставать, она отвела его в горы — прогуляться и пропотеть.

— У тебя скоро свадьба, — говорил он. — Ты же должна готовиться. Прости.

— У меня еще есть три недели в запасе. Времени полно.

— Анис…

— Мой дар призван помочь тебе, Завьер.

Так что же было между ними — всего лишь ее работа, ее призвание? Но как бы то ни было, ему было нечего ей предложить. Горы были зеленые, и она, похоже, наперечет знала все места, где царил холод.

— И я вижу, как ты стараешься!

Стараюсь? Он вдруг поймал себя на мысли, что злится на нее, обращаясь к ней голосом Энтали: «Ничего я не стараюсь! Я все еще его хочу! Посмотри на меня! Я отвратителен!»

Он захлебнулся словами и начал себя проклинать.

— Продолжай идти! — сказала она.

Они шагали вперед и вверх, задыхаясь, и он еле поспевал за ней.

Так они гуляли по горам каждый день. Его нёбо зажило. К нему вернулась нормальная речь. Он вслух описывал лес и горы, словно ее не было рядом и она ничего не видела. Листва цвета медового виски. Причудливой формы облака. Он расписывал свой сад. Гибискус — словно его выбелили в крепком чае. А лимонное дерево плодоносило круглый год. У его матери был очень красивый голос, когда она пела в кухне, и уголки ее рта как будто расщеплялись. А ты заметила, Анис, как скукожились гранаты? Когда-то одного ганата, как дети их называли, вполне хватало, чтобы в обед накормить троих, такие они были огромные — с арбуз, а теперь…

Он заплакал.

Анис слушала молча. Этот ее вещий взгляд. Она его внимательно слушала. Всегда относилась к нему с глубоким вниманием.