Один день ясного неба

— Но ты обидел меня, радетель. Подошел официант и сказал: «Сегодня это для вас! Завьер Редчуз посылает вам традиционное блюдо. Тыквенный суп. Соленая треска, запеченная с шотландским перцем и луком. Сладкие томаты, он сам их вырастил в огороде. Он также посылает вам клецки, чтобы ими собрать соус. Плошка сока карамболы, видите, какой необычный цвет? И бедрышко хутии, с кровью, но не бойтесь, он знает, это вам придется по вкусу. Маис, один толстый початок, тушенный в масле; пригоршня нежных зеленых бобов, высушенных в лайме, — ешьте их напоследок». Я была оскорблена. Я подумала: «Да это же простецкая, деревенская еда!» Со мной там был красивый мужчина — рослый и широкогрудый, а я, ну, тогда я еще не была ведуньей. И у меня не было ни малейшей возможности привлечь его внимание, пока я не пригласила его к тебе в «Стихотворное древо». Само название, оно уже пробуждало буйную фантазию. Но видел бы ты лицо мужчины, когда он взглянул на мою еду! Он решил, что ты надо мной насмехаешься. А мне хотелось чуда в тарелке! Я видела эти чудеса на других столиках! Но потом мы попробовали твои блюда. О-о-о! Он облизывал пальцы, он облизывал свое запястье там, куда случайно упала капля соуса. Я не могла смотреть на него: он вдруг стал таким скучным. Потому что там… — Она то и дело хваталась руками за воздух, взволнованно пытаясь выразить эмоции. — …была не просто еда, а переживание. В этой еде сконцентрировался весь Попишо, все его ароматы и формы, в ней отразилась наша любовь, все наши потери, наша красота, борьба, история, наше детство… Это было безупречно. Эта еда была само совершенство — на мой вкус. Я знаю, каково это сидеть и тосковать по родному дому. И я не пойму, как ты мог знать… — Ее голос стал угасать. — Так вот. Я выставила себя дурой. Я прошу прощения.

Он был ошарашен. Он старался избегать людей, которые ждали его после еды. Обычно он посылал к таким Айо, чтобы тот сопроводил их из зала. Ну сколько раз он должен был говорить «Благодарю вас» и «Очень рад, что вам понравилась моя стряпня»? Зачем это говорить, если он и так потратил столько сил, чтобы дать им то, в чем они нуждались? Им вовсе не нужно было его видеть. Он видел их сам. Он дал им поесть — и все. Пусть уходят, и размышляют о пищеварении, и предаются воспоминаниям, если им было что вспоминать.

Но у Пушечного ядра дрожал подбородок. Она была целиком во власти эмоций. Ее колени — они и вправду подрагивали, когда она протянула ему сверток размером с картофелину?

— У меня здесь то, что тебе нужно. — В ее голосе звучала мольба. Нет, это никуда не годится. — Я долго ждала, чтобы отдать это тебе.

Завьер встал с подушки. Лучше сделать это сейчас. Она вроде бы этого даже не заметила, не отрываясь, глядя на подарок в своей протянутой руке. Завьер нехотя взял сверток и мягко надавил на него. Сверток был легкий, как кусок теста или жира. Он поднес его к лицу и понюхал.

— Я знаю, ты пытаешься мне помочь, наставница. Но повторяю: эта песенка — сплошной обман. Я не импотент.

Она сцепила ладони.

— Это не для твоего пениса.

Сверток задвигался, стал тереться о его щеку, меняя форму и становясь то мягче, то тверже, как будто вырвался из его ладони, и вдруг стал горячим перед тем, как он, поняв, в чем тут дело, с проклятьями отшвырнул сверток от себя. Сверток упал на пол.

— Пята призрака!

Он слыхал об этой мерзости.

— А тебе доводилось когда-нибудь есть пятку призрака, наставница?

Вот что Мартин и Сиси с хихиканьем спросили у Дез’ре.

— Конечно, — отрезала она. — А теперь прочь с глаз моих!

Неужели это обладало столь могучей властью, что заставило Дез’ре так разнервничаться?

Пушечное ядро сглотнула, подхватила шевелившийся сверток с пола и бережно прижала к себе. Похоже, она была готова расплакаться.

— Радетель, я же дала тебе это в знак уважения, глубочайшего…

— Ты, должно быть, с ума сошла, если думаешь, что я это буду есть!

— Но, радетель… о, боги! Умоляю тебя, выслушай меня…

Нет, нет и нет! Пята призрака. С таким же успехом он мог бы есть Найю.

— Я не каннибал!

— Это не каннибализм. Это величайшая форма духовного поклонения. Ты извлекаешь мертвого внутри себя…

— Нет!

— Радетель, любая ведунья нашего народа видит в этом высочайшую форму обряда. Ничто не обладает более могучей силой, чем приготовление пищи с ней. Она позволяет ощутить неповторимое богатство вкусов. Ты не можешь быть радетелем, не попробовав этого. Как Барнабас и Плантенитти до тебя. Как Жан-Шон Белга, Байо и твоя любимая Дез’ре.

— Мне наплевать!