Один год

И вдруг Криничный засмеялся. Он стоял за Нелиной спиной, у косяка, огромный, успевший загореть, стриженный наголо, по-солдатски, и смеялся. Жмакин испуганно взглянул на Лапшина и увидел, что тот тоже улыбается, по-прежнему держа его за локоть. Улыбается с таким спокойным и усталым презрением, с таким выражением брезгливости, что, пожалуй, Жмакину ничего уже не стоило говорить. И он промолчал. Он ничего больше не сказал. Он сел вновь рядом с Лапшиным, чувствуя по-прежнему его плечо, и опустил голову. И даже не слышал, как Иван Михайлович попросил Криничного:

- Проводите, пожалуйста, гражданочку на выход. И пусть нам принесут чаю, но не на троих, а на двоих...

Дверь закрылась. Потом еще раз зашел Криничный, как сквозь сон Жмакин понял, что Криничный ищет валерьянку "для дамочки". Опять закрылась дверь. И в наступившей тишине Лапшин негромко спросил:

- Так при чем же здесь, Алеха, наша советская власть?

В МАЕ

Личная жизнь

После майских праздников все в бригаде Лапшина внезапно поняли, что Василий Никандрович Окошкин окончательно и смертельно влюблен. И в бумажнике, и в кошельке, и в ящиках стола, и под стеклом на столе - везде появились самые разные фотографии Ларисы Кучеровой. Вася разглядывал их и строго и сдержанно говорил и Побужинскому, и Бочкову, и Павлику, и Криничному:

- Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!

Лицо у него при этом делалось торжественным, будто он и впрямь читал приговор. Кроме того, Окошкин всюду таскал с собой сентиментальные сувениры, как-то: маленькие, с Ларисиными метками платочки, ее старую пуховку для пудры, кусочек карманного зеркала, каменного слоненка и еще всякую дрянь в этом роде. На подковырки Побужинского Окошкин отвечал односложно и опять-таки строго:

- Я в вашу личную жизнь, кажется, не лезу? И слоненок вас на касается!

Каждые два-три часа, где бы он ни был, Василий Никандрович отыскивал телефон, с тяжелой настойчивостью маньяка подолгу добивался какого-то коммутатора, дул в трубку, требовал соединить его с номером тридцать вторым и, убедившись, что это весовая, жалким голосом просил:

- Кучерову, сделайте одолжение, очень буду благодарен, из контроля, пожалуйста, будьте так любезны, срочно нужно...

Себя он называл при этом почему-то "из Главметизсбыта", благодарил и благоговейно ждал, а когда Кучерова подходила, задыхался и спрашивал:

- Ларечек? Ларисенок? Лисонька?

Лицо у него стало обалделым, он подолгу бессмысленно глядел перед собой, часто ронял и даже разбивал дома посуду и вовсе не изводил Патрикеевну. Шутить над собой он никому не позволял и все праздничные дни делился своими переживаниями с Ханиным, подолгу жаловался ему и требовал ответа на "свои жгучие вопросы", как выражался Давид Львович.

- Пропадаю! - говорил Вася. - Взяла и вместе с мамашей уехала на все три дня. Неизвестно куда. Как это понять?

- Не любит! - холодно отвечал Ханин. - А если и любит, то имея в виду брак по расчету. Ты же, Вася, золотое дно!

- Вы думаете?

- Это совершенно очевидно! Блестящие способности, фундаментальное образование, острый и совершенно зрелый ум... Пройдет немного времени, и ты займешь пост Ивана Михайловича...

- Шутите все! - уныло отмахивался Окошкин и жаловался, что принимает без всякой для себя пользы порошки "для укрепления нервной системы", что раньше никогда не пил столько воды, что потерял аппетит и может "кушать" только острое и соленое.

- Потребуй в ультимативной форме согласия на брак! - посоветовал Ханин. - Иначе действительно пропадешь. И похудел и позеленел...

- Но? - пугался Окошкин.

На третий день праздника - в воскресенье - отправившись к Балашовой, Лапшин и Ханин обогнали Васю Окошкина возле кинематографа "Титан". Он шел, ведя под руку "зеленое перышко", ту самую девушку, фотографии которой он постоянно разглядывал и на работе и дома. Девушка глядела на него снизу вверх и смеялась чему-то, и по ее влажным, сердито-веселым глазам было видно, что она влюблена в своего Васю и с наслаждением слушает тот вздор, который он ей говорит.

Завидев Ханина и Лапшина, Окошкин отпустил локоток "зеленого перышка", и у него сделалось то выражение лица, которое бывало, когда его распекал Лапшин.

- А, Вася! - сказал Давид Львович. - Тебя твоя супруга ищет, мне звонила.

- Супруга? - с легким стоном спросил Вася.

- Ага! Пульхерия Пудовна. У меньшого у твоего вроде коклюш, а старшенькая все папку зовет...

- Позвольте пройти! - сказала девушка и, слегка толкнув Василия плечом, пошла вперед.

- Ну, товарищ Ханин! - воющим голосом, уже издали, крикнул Василий Никандрович. - Это вы запомните!

Он побежал за своей Ларисой, и было видно, как она вырвала у него руку и перешла на другую сторону улицы.

- Для чего это ты, собственно? - осведомился Лапшин.

- А им кризис нужен, - загадочно ответил Ханин. - Им нужно раскричаться, рассориться, помириться... Рыдания им нужны, Иван Михайлович, проклятия и полное выяснение отношений...