Один год

- Если я такой уж распоследний негодяй, - щурясь на Корчмаренко, сказал он, - если я, по вашему мировоззрению, только и могу, что филонить, то зачем вы все коллективно за меня поручились и к самому товарищу Лапшину ходили? Думаете, Жмакин не знает? Жмакин на большие километры под землей видит - вот какой он человек, этот самый Жмакин.

- Ишь! - сказал Корчмаренко.

- За ваши поручительства я, конечно, благодарен, - продолжал Алексей, но они ни к чему. Я сам кое-что из себя представляю. И если я поддался на уговоры товарища Лапшина и дал слово перекрестить - значит, все, амба!

Корчмаренко опять удивился или сделал вид, что удивился.

- Но?

- Точно! Вы мою жизнь не знаете и не дай бог вам узнать!

- Здорово героическая?

Наконец Жмакин понял, что Корчмаренко его дурачит, рассердился, сухо попрощался и ушел.

Клавдия уже лежала в постели, когда он вернулся. Снял башмаки, пиджак, аккуратно развесил на спинке стула и спросил у Клавдии, как ей показался Иван Михайлович Лапшин.

- Замечательный товарищ, - сказала Клавдия. - Очень даже хороший.

- Все мы хорошие для себя, - сказал Жмакин. - Я для себя, например, самый лучший.

- Вот и неправда, - не согласилась Клавдия, - ты для себя самый худший, а не самый лучший.

Он подумал и согласился.

В пять часов утра он, оставив ее спящей, уехал в город, сгонял в автобазовский душ и, не позавтракав (не на что было), погнал машину на бойню. Дождь сек в смотровое стекло, хотелось есть, и неинтересно вдруг до одури стало слушать рассуждения грузчика Вереи насчет того, как он отрежет "кусманчик" баранинки и отдаст его на кухню тете Тасе сжарить к обеду.

- С чесночком... Понятно? - говорил Верея и причмокивал толстыми губами. - С чесночком и с перчиком. Это, брат, не нарпитовский гуляш кусманчик килограмма на полтора.

- Ты, Верея, слышал, что я сидел? - спросил, лихо вертя баранку, Алексей.

- Мало чего люди болтают...

- А за что сидел - слышал?

Грузчик покосился на Жмакина. Что-то в жмакинском тоне ему не понравилось.

- Не слышал? Так я тебе скажу: упер у меня напарник мой, грузчик, ящик макарон "экстра". Я его пером и кончил.

- Каким таким пером? - блеющим голосом осведомился Верея.

- Это у нас, у кровавых бандитов, нож так называется, которым мы людей режем. Так вот именно за это я срок получил - все-таки убивать, конечно, некрасиво, неэтично вернее, а теперь я выпущен и получаю чистый паспорт.

- Так, господи, мяса ж кусманчик - никто не обеднеет!

- Я это не люблю! - коротко сказал Жмакин и расстроился: у Вереи он хотел стрельнуть хоть пятерку до получки, теперь из этого, конечно, ничего не получится.

Покуда принимали машину, Алексей дремал за рулем. В кабину заглянула Люба, спросила:

- Чего это вы, Алеша, такие нынче тихие?

- Одолжи пятерку! - строго велел Жмакин. - Я получку обронил...

Люба ахнула и одолжила. Жмакин, кряхтя, отправился в столовую, съел три разных супа, купил штучных папирос и отворил дверь в часовню. Здесь Пилипчук и Никанор Никитич пили чай и играли в домино - забивали козла. Вежливо поздоровавшись, Алексей улегся на своей раскладушке в алтаре и сразу же задремал.

- Тебе письмо, Алеша, - сказал, покашливая, директор, - я за тебя расписался.

Жмакин вышел, шлепая босыми ногами. Пилипчук протянул ему большой твердый конверт со штампами и наклейками. Сделав непринужденное лицо, Жмакин вскрыл конверт и вынул оттуда несколько бумаг, сколотых булавкой. Бумаги были твердые, толстые, аккуратные, и на всех были фиолетовые печати и значительные подписи с энергическими росчерками и хвостами. От волнения у Жмакина тряслись руки и глаза бестолково косили, так что он толком ничего не мог разобрать и разобрал только одни штампы и подпись прокурора республики. На другой бумаге сообщалось решение Верховного суда и было слово "отклонить", и Жмакин сразу же помертвел и выругался в бога и в веру, но Пилипчук взял у него из рук бумаги и мерным голосом все растолковал ему.

- Значит, дадут паспорт? - страшно расчесывая голую грудь ногтями, спросил Жмакин. - Или я ошибаюсь, товарищ Пилипчук?

- Несомненно дадут, - сказал Пилипчук, - тут имеется прямое на этот счет указание.

- Временный?

- Зачем же временный, - поблескивая медвежьими глазками, сказал Пилипчук, - получишь отличный паспорт, постоянный.

- Интересно, - сказал Жмакин и ушел опять к себе в алтарь.

Тут на раскладушке он разложил на голом животе бумаги и конверт и стал, нахмуриваясь, вчитываться в драгоценные фиолетовые слова, рассматривать подписи, печати с гербом Союза и даже поглядел одну печать на свет. Все было точно, ясно и правильно, и эти бумаги вполне заменяли ему паспорт на сегодняшнюю ночь, они даже были почетнее паспорта, потому что паспорта есть у всех, а такие бумаги отыщутся далеко не у каждого, особенно эта большая бумага с подписью самого Михаила Ивановича Калинина. Это он, всероссийский староста, подписал бумагу Жмакину, тут все правильно в этой бумаге, и никто уже теперь ничего не посмеет возразить, потому что Михаил Иванович не такой человек, с которым может спорить, допустим, начальник какого-нибудь паспортного стола.