Один год

Гофман сидел вполоборота к нему, и особенное чувство ненависти в Жмакине возбуждала шея Гофмана, подбритая и жилистая. "А ведь ничего парень, - думал Жмакин, - даже не хуже меня, если не лучше". И он представлял себе, как Гофман обнимает Клавдию и как Клавдия дотрагивается до этой жилистой подбритой шеи. Мучаясь, облизывая языком сухие губы, он с яростным наслаждением вызывал самые мерзкие образы, какие только могли возникнуть в мозгу, и примеривал эти образы к Клавдии, и тут же грозил ей и ему, и придумывал, как он подойдет сейчас к ним к обоим, скажет какое-то главное, решающее слово на все кафе, а потом начнет бить Гофмана по морде до конца, до тех пор, пока тот не свалится и не запросит пощады.

Он выпил коньяк и заказал себе еще.

Гофман подпер лицо руками и говорил что-то Клавдии, а она, роясь в сумочке, рассеянно улыбалась. Им принесли кофе и два пирожных.

"Небогато", - со злорадством подумал Жмакин.

Уронив папиросы, он нагнулся, чтобы поднять их, и, когда брал в руки газету, увидел, что Клавдия смотрит на него.

"Поговорим", - холодея и напрягаясь всем телом, как для драки, подумал он, но не встал, а продолжал сидеть в напряженной и даже нелепой позе - в одной руке палка с газетой, в другой - коробка папирос.

Она подошла сама и остановилась перед ним, робкая, счастливая, прелестная. Грудь ее волновалась, на лице вдруг выступил яркий и горячий румянец, и какая-то дрожащая и неверная улыбка появилась на губах.

- Лешенька, - проговорила она покорным и потрясающе милым ему голосом.

Он молчал.

- Леша, - опять сказала она, и он увидел по ее глазам, что она испугалась и что она понимает - сейчас произойдет нечто ужасное. - Леша, совсем тихо, с мольбой в голосе сказала она.

Тогда, почти не раскрывая рта, раздельно и внятно, на все кафе, он назвал ее коротким и оскорбительным площадным именем. И спросил:

- Съела?

В соседних кабинах поднимались люди. Гофман встал и, обдергивая на себе пиджак, крупным шагом подошел к Жмакину. Явился откуда-то кривоногий швейцар. Все стало происходить как во сне.

- Тихо, - сказал Гофман, - сейчас же тихо.

- Я вас всех убью, - скрипя зубами и наклонив вперед голову, сказал Жмакин. - Я вас всех порежу...

В его руке уже был нож, тупой нож со стола, и он держал его как надо, лезвием в сторону и книзу. Подходили люди. Женщина в зеленой вязаной кофточке вдруг крикнула:

- Да что же вы смотрите! Он же пьян!

- Отдать нож, - фальцетом сказал Гофман.

Жмакин поднял голову и поднял нож. И тут, неловко присев, Гофман отпрянул за Клавдию. Нож в занесенной руке Жмакина дрожал. Он сразу не понял, что произошло. А когда понял, почти спокойно положил ножик на тарелку, сказал: "Извините" - и пошел к выходу. Его остановили. Он отмахнулся. Его опять остановили.

- Извините, товарищ, - сказал он, - мне идти надо.

И, чувствуя странную легкость в теле, вышел на улицу. Там его догнала Клавдия. Он посмотрел на нее, улыбнулся дрожащими губами. Она взяла его за руку и повела в Пассаж.

- Ничего, ничего, - говорила она, - ничего, пойдем.

Он шел покорно, молча.

В углу, возле автоматов, они остановились.

- Ну, - сказала она, - что с тобой?

- Я тебя люблю, - ответил он, и губы у него запрыгали, - я тебя люблю, - повторил он со злобой, страстью и отчаянием, глядя в ее лицо. Слышишь ты? Я, я...

Слезы мешали ему говорить.

- Не плачь, - голосом, полным нежности и силы, сказала она, - не плачь.

- Я и не думаю, - ответил он, - меня только душит...

И он показал на горло.

- Почистим желтые? - спросил вдруг из темного угла притаившийся там чистильщик сапог.

- Зачем ты с ним? - спросил Жмакин. - Зачем он тебе нужен?

- Он мне вовсе не нужен, и вовсе я не с ним, - спокойно произнесла она. - Мне, Леша, никто ведь не нужен...

- Давай почищу желтые, - опять сказал чистильщик и сердито ткнул Алексея щеткой в ногу. - Почистим, начальник?

Алексей поставил ногу на ящичек, чистильщик принялся за работу. Потом, взявшись под руку, они вышли на улицу и сели в садике. Жмакин все еще задыхался.

- А Гофмана своего кинула?

- Потерялся наш Гофман, - сказала она, прижимаясь лицом к плечу Алексея.

Он засмеялся, потом закашлялся папиросным дымом и сказал:

- Я б его зарезал, не посмотрел, что моя жизнь будет окончательно кончена. Но только курей я не могу резать. Курица твой Гофман, хотя с виду довольно интересный.

Кашляя, он тряс головой и крепко сжимал ее холодную руку в своей горячей, уже загрубевшей ладони.

- Табак какой непривычный, - говорил Жмакин. - Ужас, какой табак. И тебя бы, как это ни странно, я насмерть зарезал, слышишь, Клавдя!

- Ох, страшно, - смеясь и все теснее прижимаясь лицом к его плечу, ответила она. - Ужас как страшно!

Потом она стала расспрашивать. Он отвечал ей про то, как живет, и что делает и, кто ему стирает белье. Мимо шла лоточница с мороженым, он подозвал ее и купил порцию за девяносто пять копеек. Но деньги он куда-то сунул и никак не мог найти. Лоточница стояла в ожидании, он все рылся по карманам. Клавдия поглядывала на него снизу вверх и облизывала мороженое.

- О, черт, - сказал Жмакин и принялся выворачивать карманы наружу. Денег не было.