Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Бэкон впоследствии писал, что «все было сделано лишь для того, чтобы Эссекс, услышав о всеобщей мобилизации в королевстве, удержался от искушения повернуть свои войска назад в Англию». В теории Бэкона есть рациональное зерно. Ведь неспроста королева запретила Эссексу возвращаться в Англию без ее разрешения! Больше всего пострадали фермеры — их совершенно напрасно призвали в армию прямо с полей. Люди прекрасно понимали, чем это грозит — многим не раз приходилось хоронить родственников и соседей, умерших от голода или болезни. В 1598-м, за год до испанской угрозы, один рабочий из графства Кент был уличен в речах о том, что истинная война — между богатыми и бедными, и он «надеется именно на такую войну в королевстве, которая заставит богатых поплатиться за их жестокое отношение к беднякам». Бэкон также напомнил народу: «Если бы Тайный совет решил широко отметить праздник весны и отвлечь фермеров от работы, это еще куда ни шло, но призвать их на войну во время сбора урожая — это уже слишком». Англичане, пишет Бэкон, достаточно умны, чтобы увидеть подоплеку всего, что происходит, «недаром, в народе шутят, что в 1588-м испанцы прислали Непобедимую Армаду, а в этом — Невидимую».

Различие между этими двумя событиями на закате правления Елизаветы вполне очевидно, и их сравнение далеко не в пользу последнего. В 1588-м королева готовилась к битве при Тилбери и, по одному из свидетельств, заверила своих подданных, поднявшихся на защиту страны, что «почтет за честь умереть на поле боя, отдав жизнь за Бога, за свое королевство и за свой народ…» Эта речь могла бы посоперничать с монологом Генриха V накануне битвы при Азенкуре. В 1599-м Елизавета даже не появилась на публике, спрятавшись словно пчелиная матка в улье под охраной пчелиного роя. Возможно, она понимала: прежним пропагандистским речам уже нет веры. Народ стал подозрительным; набор рекрутов не прекращался, двор раскололся на фракции, вопрос о престолонаследии оставался открытым, — все это только усиливало всеобщий скептицизм. Немалую роль сыграли и лондонские драматурги (Шекспир в их числе), научившие зрителей остерегаться решений властей. Цензура свирепствовала — разве можно в такой ситуации высказываться об ирландском походе или о наследнике Елизаветы? Однако ни строгий контроль за портретами королевы, ни запрет на публикацию сатирических произведений и хроник не сдержали народные волнения, и, казалось, уже ничто не способно вселить в людей надежду на помощь Божию, которая воодушевляла англичан в 1588-м. Пути назад просто не существовало.

А чем же лондонские драматурги ответили на угрозу испанского вторжения? Некоторые из них, как, например, Джон Марстон, лишь язвительно посмеялись, невзначай обронив фразу: «Идут испанцы!» (осенью 1599-го «Хистриомастикс» сыграла труппа мальчиков Собора святого Павла). Другие, хотя и писали пьесы о национальном прошлом, тем не менее продолжали говорить со зрителем о современности. Прежде всего, это Томас Хейвуд, чья двухчастная пьеса «Эдуард IV» была зарегистрирована в Гильдии печатников 28 августа 1599-го и вышла в свет уже в конце года. Зрители, пришедшие на спектакль в трактир «Кабанья голова» как раз тогда, когда испанская угроза нависла над Англией, увидели, как предки справляются с теми же трудностями, что выпали и на их долю. В третьей сцене, открывающейся речью мэра, ведущего в бой своих солдат (среди них торговцы шелком, бакалейщики, галантерейщики и др.), сразу же стирается дистанция между прошлым и настоящим. Мэр говорит: «Распорядитесь, чтобы по ночам / На улицах горели фонари». Мы вскоре узнаем, что улицы Лондона оцеплены, мост находится под охраной, и все готово к обороне. У Хейвуда мэр сомневается: «Что, если Темзу перегородить? / Возможно ль затопить в ней корабли?» Безусловно, это явный анахронизм. Аналогия тут гораздо сложнее, так как в «Эдуарде IV» лондонцы защищают город не от иноземных захватчиков, а от англичан; войско возглавляет Фэконбридж, цель которого — освободить из Тауэра короля Генриха VI. Хейвуд предпочел скрыть тот факт, что предок графа Эссекса пришел на помощь горожанам Лондона. Трактовка пьесы Хейвуда в сложившихся обстоятельствах в значительной степени зависела от того, куда подует ветер политических перемен.

Некоторые драматурги маскировать современные события в своих хрониках не стали. В октябре, например, в анонимной пьесе, ныне утраченной (играли ее в общедоступном театре или она предназначалась только для частного просмотра — не известно), была представлена сцена, где англичане празднуют победу над испанцами в Нидерландах. Актеров нарочно загримировали так, чтобы они походили на современных полководцев — им наклеили характерные бороды и одели в камзолы и чулки: «Сегодня посмотрел пьесу „Разгром при Тернхолде“, — пишет Роланд Уайт, — и видел на сцене сэра Роберта Сидни и сэра Фрэнсиса Уэра, которые яростно убивают испанцев и одерживают над ними победу».