Один. Сто ночей с читателем

Вот об этом «Христос и Антихрист». Вся эта трилогия проникнута ожиданием Нового Завета. Христианство является сначала как гонимое, преследуемое – в «Юлиане Отступнике». Потом зрелый триумф христианства – это «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи», Возрождение. И, наконец, христианство само оказывается оружием угнетения, когда становится государственным – это «Антихрист. Пётр и Алексей», потому что есть народная вера, а есть Пётр, который в результате раскола и своей борьбы с расколом был провозглашён Антихристом при жизни и огосударствил веру. Для Мережковского (при всём его восхищении личностью Петра) Пётр погубил в России религию именно потому, что огосударствил её. Как только государство и вера сливаются, вера становится антихристовой. Вот это заветная, любимая мысль Мережковского, которая особенно наглядно выражена с поразительной силой в его второй трилогии – в «Царстве зверя».

Кстати говоря, и в романе об Александре I у него совершенно поразительное описание сект, народной веры. Мережковский был уверен, что в сектах эта народная вера живёт. И, конечно, блистательный там портрет Карамзина, написанный, рискну сказать, с ненавистью, с истинной ненавистью, потому что Мережковскому Карамзин абсолютно чужой. Он смиряется, он терпит, он государственник, а для Мережковского государственный писатель так же отвратителен, как и государственная вера.

Я не беру сейчас его литературоведческие работы, которые мне представляются очень значимыми. Прежде всего это его книга «Вечные спутники» – блистательное эссе о Пушкине, в котором Мережковский указал на разночинское предательство миссии русской литературы. Потому что, по Пушкину, литература – это аристократизм прежде всего, литература – это предрассудок, это честь, а не совесть; это то, что человеку дано, а не то, что он выбирает. Это, кстати, сродни убеждению Бродского, который говорил, что Ветхий Завет ему кажется благороднее Нового в каком-то смысле, потому что в Новом понятно, в чём ты виноват, а в Ветхом это иррациональная категория. Точно так же и здесь: пушкинская, аристократическая линия – это пушкинская глубокая вера в непобедимость родовых предрассудков. Пушкин не ставит поэзию на службу низкой жизни. По Пушкину, поэт – это всегда аристократ, и не по богатству, не по происхождению, а по полной своей независимости от толпы, от требований толпы. Пушкин и Лермонтов – вот это аристократическая линия. А дальше пошла линия демократическая и разночинская.

Я думаю, что в этом смысле и аристократизм Окуджавы, аристократизм предрассудка тоже Мережковскому больше бы понравился, например, чем разночинская совесть большинства шестидесятников. В вечной дихотомии чести и совести Мережковский выбирает честь. Это очень достойная и эстетически очень привлекательная позиция.

Конечно, замечательно его эссе о Толстом и Достоевском, огромная книга «Толстой и Достоевский», где можно много спорить о том, действительно ли Толстой – это «ясновидение плоти», а Достоевский – это «воплощение духа». Это всё тоже достаточно условно и абстрактно. Но анализ композиции, лейтмотивов «Анны Карениной», который предпринял Мережковский, выдаёт в нём большого художника.

Я не говорю сейчас о его поэзии, о стихотворении «Сакья-Муни» и не только о нём. У Мережковского масса не только попавших в «Чтец-декламатор», но и вообще замечательных стихов. Он был серьёзный поэт. Я говорю сейчас преимущественно о его гениальной публицистике.

В его замечательной статье 1907 года о реакции («Головка виснет») сказаны очень прозрачные и глубокие слова (и эти же слова повторены в его статье о русской интеллигенции – «Страшный суд над русской интеллигенцией»). Обычно реакция для других социумов, пишет Мережковский, – это именно реакция, следствие революционных потрясений. У нас же реакция – это плоть и кость наша, это нормальное состояние общества. Разовыми, окказиональными у нас бывают бунты. Когда нас придушивают сильнее обычного, мы начинаем хрипеть. В остальном все наши успехи и наши нормальные состояния связаны именно с заморозками. Это глубокая и страшная мысль.

Наверное, вы помните знаменитый диалог Мережковского с Победоносцевым, когда Победоносцев в ответ на просьбу открыть религиозно-философское общество, философские собрания интеллигенции сказал ему: «Да знаете ли вы, что такое Россия? Россия – это ледяная пустыня, а по ней ходит лихой человек». Не так известен ответ Мережковского на эту знаменитую фразу. По словам Гиппиус, «…возразил ему тогда, довольно смело, что не он ли, не они ли сами устраивают эту ледяную пустыню из России…»

Кстати говоря, Победоносцев разрешил религиозно-философские собрания, которые всё равно через год были запрещены, когда интеллигенция только-только подобралась в 1903 году к формулировке хотя бы основных противоречий общества. Но сам Мережковский формулирует эти противоречия исчерпывающе, блистательно!

Это надо процитировать: