Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Как сказано, речь не только о технике. Что-то становится понятней о жизни и смерти. Последнее дается труднее всего. Самые взволнованные записи (в одной из них промелькнула мысль о самоубийстве) посвящены уходу родителей (записи от 31.7.67, 7.9.67, 6.11.67, 14.3.68, 31.3.68, 1.1.83, 16.1.83, 30.5.83). С этого начинается – по его выражению – «взрослое сиротство» (запись от 28.1.68).

Еще надо многому научиться. Узнать, чем отличается выигрыш от проигрыша. Убедиться, что все победители похожи – будь то старшина на корабле (запись от 14.7.55) или заведующий бригадой скорой помощи (запись от 13.4.65). У проигравших тоже есть общее. Именно за это отец часто корит себя: «Вот типичный неврастеник и бесхребетник», – пишет он, к примеру, 7.3.67.

Непросто жить рядом этим противоположностям, но как иначе понять, что такое интеллигент? Чему следует противостоять, чтобы и дальше интеллигентом оставаться?

Словом, перед нами «история души». Написанная не сторонним наблюдателем, как могло бы быть в повести или романе, а самим участником. Автор редко оборачивается на себя вчерашнего и существует сегодняшним днем. Это в прямом смысле онлайн. Жизнь, воспринятая и зафиксированная по ходу самой жизни.

Тем удивительней, что вышла повесть или даже роман. Более сорока лет жизни ленинградско-петербургского литератора, рассказанные им самим. Сомнения и радости образовали сюжет личный и исторический. Перед нами человек, стремившийся к полноте высказывания, и его время, которое к этому не располагало.

В шестидесятые годы литература заболела «ячеством» – это называлось «исповедальностью». После нескольких десятилетий пренебрежения «личным мнением» возникла мода на повествование от первого лица. А также на молодежный сленг, ироническое подтрунивание и решительность оценок.

Подчас к этому набору прилагались вельветовые штаны и портфель, набитый бумагами. Голова могла быть непокрытой. Именно с этих подробностей как явных признаков фронды начинается статья «Окололитературный трутень», подготавливавшая процесс над Иосифом Бродским[886].

Литературные герои не высказывались ни против советской власти, ни за нее. Все обстояло куда серьезней. Они были сами по себе. Как видно, именно в этом заключался вызов.

Авторов «исповедальной прозы» привечала тогдашняя «Юность» – здесь дебютировали Василий Аксенов, Анатолий Гладилин, Анатолий Кузнецов. Ну, и отец со своей «Болью других», тоже опубликованной этим журналом, вписывается в этот ряд.

Странная это исповедальность – она предполагала присутствие зрителя, своего рода позу независимости и чуть утомительную склонность к шуткам-репризам. Хотя дневник писался параллельно, но такого тут быть не могло. Здесь он разговаривал с собой, ничего не демонстрируя и не рассчитывая на одобрение.

Отец говорил о себе, своих приятелях и знакомых, но не забывал о времени. Это редко произносилось, но всегда ощущалось. Соответственно году записи менялось настроение автора.

Вот на место импульсивного Хрущева с его метаниями в разные стороны приходит вялый Брежнев. С этого момента любые импровизации заканчиваются. Я так и вижу генсека, читающего доклад; кажется, в его правление все происходило только по бумажке.

Существует отличие, но есть и общее. Любой советский период – это время очередей. Особый размах они приобретали в праздники. В одной такой очереди накануне восемьдесят третьего года стало плохо его матери, моей бабушке. Она посидела на подоконнике, немного отдышалась и медленно поплелась домой.

Кстати, стояла она зря. Очереди не гарантировали успеха. «Утром я позвонил ей – она только что пришла, стояла за тортом, но сухого торта не было» (запись от 1.1.83). Вернее, торт был, но, по мере приближения к прилавку, его запасы кончились. Наверное, тот, кто поздоровее, бросился в другой магазин, но ей было очень нехорошо. Вечером этого дня она умерла.

Отец никого не винит, а просто рассказывает. Ведь иначе не бывает. Возможно ли, чтобы такие вещи происходили сами собой? Пришел, увидел, купил… Все знают, что любое существенное приобретение дается с трудом.

Так устроено зрение советского человека, что сперва мы видим деревья, а потом лес. Даже о вводе войск в Чехословакию сказано не отдельно, а наравне с прочими новостями (запись от 22.8.68).

Вот как возник этот текст. Пароход качало, отец сидел с тетрадкой на палубе, буквы расползались по странице. Рядом грелись соседи по волжскому путешествию. Они были разморены отдыхом и не думали ни о чем. Превратились в коллективного «гуся первой категории» (запись от 16.8.68).

В этот предобеденный час он понял, что чешская история имеет отношение и к нему. К тому, как и чем ему следует жить.

Впрочем, это мы заглянули вперед. Если нас интересует история самопознания, то рассказывать надо с начала. Особенно важен момент, когда его впервые назвали писателем. Человек, это произносивший, был не любителем, раздающим ничем не обеспеченные авансы, а, так сказать, профессиональным ясновидящим (запись от 24.5.54).