Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

К тому же не обошлось без некоторой театральности. Примерно так, как это изображается в античных трагедиях, тут были указующий жест, горящие глаза – и слова, которые невозможно забыть.

Легче представить Вольфа Мессинга[887] в беседах со Сталиным, Эйнштейном или Фрейдом, чем в квартире моих бабушки и дедушки[888]. Вместе с тем, приезжая в Питер, он часто к ним заходил. Наверное, ему нравилось, что дом всегда полон гостей. За большим столом в их столовой он чувствовал себя как на сцене.

Правда, желающих показать себя хватало и без него. Особенно ценились медицинские «светила». Бывал известный гастроэнтеролог, заведующий кафедрой. Приходил крупный нефролог, заместитель главного врача. Упомянутый пророк на этом фоне не терялся, но выглядел как один из равных.

С поводом и без повода накрывался стол. Наступал час бабушкиного триумфа – готовила она так, что сейчас, когда я об этом рассказываю, у меня начинается слюнотечение.

Вряд ли бабушка достигла бы высот в кулинарии, если бы по профессии она не была фармацевтом. Больше всего ей нравилось смешивать одно с другим. Утром у нее получались лекарства, а вечером разнообразные вкусности.

Так что первой на этих вечерах была бабушка. Вторым – гастроэнтеролог. Третьим – Мессинг. Однажды ему захотелось изменить это соотношение. Через несколько минут стало ясно, что главный тут он.

Кстати, свой необычный дар Мессинг объяснял просто. Как-то он показал отцу большую выпуклость у себя на шее. Он считал, что отсюда, как из некоего центра или даже штаба, к нему приходят решения и ответы.

Однажды гости погрузились в еду и разговоры, как вдруг ясновидящий выбросил руку. Он сделал это так, словно перед ним не рыба фиш, а целый океан. С подобной решимостью не просят слова для тоста, а укрощают стихию.

То, что произошло дальше, рассказано в дневнике (запись от 24.5.54). Один момент отец, правда, исправил. Больно странно звучало: «писатель». Пока даже врачом он назывался условно, а тут что-то совсем невероятное.

Мессинг произнес, уверенно протыкая пальцем пространство: «Этот человек будет писателем!» Гости удивлялись и пожимали плечами. Наверное, кто-то знал, что отец немного пописывает, но тут речь шла о чем-то большем.

Озадачивало и пожелание отобрать деньги. Откуда им взяться у студента, если он не всегда получает стипендию? Да и у врача – пусть он работает на несколько ставок – накоплений не может быть.

Как видите, все началось с предзнаменования. Хотя родители долго выказывали недовольство, но главное уже случилось. Впрочем, все могло произойти и без этих эффектов. О том, кем ему следует стать, кроме Мессинга знал еще один человек. Это был он сам. В дневнике об этом говорится без обиняков.

Писатель, – рассуждает он в записи от 26.11.74, – обладает несколькими душами. Ему надлежит не только погрузиться в ситуацию, но увидеть ее со стороны. Из такого подглядывания и рождается проза.

Вот, если угодно, пример. Отец жалуется на то, что моя мать, не дождавшись его из Москвы, позволила усыпить больную собаку (запись от 16.11.69). Это была не просто собака, а персонаж – сначала выпускаемого нами домашнего журнала[889], а потом его детских повестей о семье Дырочкиных. Под конец этого чуть ли не плача он пишет: «Хоть вой». Вот оно как – наша Динка была «очеловечена», а ее хозяин почувствовал себя Динкой.

Или упомянутая поездка по Волге. Мизансцена знакомая – отец сидит на палубе, но на сей раз придумывает сюжет. Вернее, к нему примеривается. Запись ведется то в первом, то в третьем лице. Так обозначен переход к чувствам того, о ком ему предстоит написать.

Будущий герой тоже путешествует. Смотрит на берега, слышит вопли массовика-затейника, голос жены. Или это автор видит и слышит? Пока сложно их разделить. Если это случится, то возникнет рассказ (запись от 16.8.68).

Дело не только в литературе. В острые минуты жизни что-то такое чувствуешь. Когда умирает его отец, мой дедушка, он записывает: «Ты в двух измерениях – он, кто ушел… – и ты сам» (запись от 31.3.68). Значит, благодаря потрясениям (как и творчеству) мы становимся больше самих себя.

Недавно говорилось об отдельности. Литературный герой мог быть независим, но автор не сильно отличался от большинства. Подчас обидно за его высказывания. Отчего бы ему не посочувствовать Зощенко, но он настаивает на своем. Делает это в дневнике (запись от 2.7.54), а затем на семинаре А. Хазина[890] (запись от 20.5.65).

Конечно, Хазин ответил. Он-то знал, кто такой его сосед по Постановлению о журналах «Звезда» и «Ленинград». Если Зощенко «кончился», как утверждает врач и начинающий автор, то это все равно что умер он сам.

В конце пятидесятых на военных сборах в Таллинне отец и его друг Фред Скаковский познакомились с Ильей Авербахом. Пока ничто не предвещало того, что ему предстоит сделать в кино. От других молодых врачей он отличался только своими оценками.