Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

На третий день они встретились – каждый нес свой мешок – и разрыдались. И Бог в этом месте решил строить город. Это и был Иерусалим…

…А вообще поездка хороша и, по сути, необыкновенная. Папа не мог даже предположить, что может случиться такое: раввины, разговоры о еврействе, и не шепотом, а в полный голос.

9.8.96. Новый мэр[878] сказал в Мариинском театре:

– На этой сцене танцевала знаменитая Петипа[879].

Пришли, чтобы дать телеграмму, – 75 лет филармонии.

– Нам сейчас не до балалаек.

30.12.96. Пять лет, как умер Марк Пайкин[880]. Перед смертью он написал повесть, писал стихи, книги по онкологии. Лена[881] отдала повесть в «Юность», и там она лежала года два-три.

Позавчера она в библиотеке открыла журнал № 12 и… вдруг увидела повесть напечатанной.

Как хорошо!

11.3.97. При жизни Юрия Трифонова[882] все им увлекались. Приехал старый писатель Катаев, выступал в Союзе. На вопрос о Трифонове он ответил:

– Неплохой писатель.

Это всех потрясло. Я был при этом.

3.10.98. Был вечер Володи Бахтина[883] – 75 лет. Сергей Слонимский[884] рассказал анекдот: «Еврей идет к раввину: „Что делать, ребе? Мой сын принял христианство“. – „Нужно посоветоваться с Богом“. Возвращается: „Бог сказал, что у него такие же проблемы“».

Глава девятая « Это самая счастливая компания: я и письменный стол » (Автор дневника)

В дневнике отец в основном говорит о других. О своем наставнике и друге Геннадии Горе, о приятелях Василии Аксенове и Илье Авербахе… Свидетельствуют записи и о нем самом. О том, как он менялся, как начинал понимать, что хорошо, а что плохо.

Однажды отец написал об «одиночестве контактного человека». В этих текстах одиночества больше всего. Уж очень многое ему неясно: что такое быть писателем? Как примирить внутреннюю свободу – и внешние зависимости?

Или такая дилемма: писатель – это тот, кто целиком принадлежит литературе? Или тот, кто делит литературу с другими занятиями?

Вот, например, он. Придет с дежурства на скорой помощи, поспит час-другой и садится за стол… Кто-то познает жизнь через книги или погружаясь в себя, а отец имел дело с ней напрямую. Причем случаи ему доставались самые сложные – реанимационную бригаду, где он работал, вызывали тогда, когда других вариантов не оставалось.

Чего только не наслушаешься за сутки! Так что польза тут была не только больным, но и врачу. Когда он возвращался домой, его голову буквально переполняли сюжеты и ситуации (запись от 27.12.67).

Этим необходимость медицины не исчерпывалась. Главное, этот труд его защищал. Что бы ни происходило, ты знал, что будешь лечить людей. Уж этого у тебя никто не отнимет.

Вот конкретный пример – очередной отказ из издательства. Сразу на помощь приходит умиротворяющее: «Завтра мой доклад на обществе организаторов здравоохранения… Вот тебе, Ласкин, и отдушина от „нервов“» (запись от 15.3.65). Так он устанавливал равновесие – от неудач в литературе приходил в себя во время ночных дежурств.

Первые тетради дневника переполняют вопросы: почему? для чего? Если проблемы глобальные, то вопросы риторические: «Писатель ли я?» (запись от 20.12.64) или (цитируя Уолта Уитмена): «Как писать биографию других, если мы ничего не знаем о себе?» (запись от 13.4.65). Он спрашивает об этом с таким нетерпением, словно действительно рассчитывает на ответ.

Риторические вопросы – последние. На них никто не ответил по-настоящему. Поэтому хоть однажды ими задается каждый. Отца они одолевают постоянно. Он буквально изводит себя подозрениями, что делает что-то не так.

Иногда он недоволен другими, но все же больше претензий к себе. Промелькнет радость по поводу удачи, а потом опять начинаются сомнения: «Что я сделал настоящего?.. Кто я такой во тьме мироздания?» (запись от 14.5.67).

Это обременительно, но небесполезно. Ведь он следует собственной формуле: «Истина в открытии истины» (запись от 20.5.65). Значит, дело не в результате. Главное – чувствовать, что все впереди. Не только ошибки, но и свершения.

В этом преимущество ученика перед зрелым автором. У мастера есть решения любых проблем. Новичок многого не понимает, но старается ничего не пропустить. Хорошо что-то найти, но столь же важно поплутать. Вот он что-то нащупывает, а затем опять отправляется на поиски.

По аналогии с «романом воспитания» (упомянем Диккенса, Флобера и Сэлинджера), можно сказать, что дневник – «роман самовоспитания». По крайней мере, этот дневник. Отец дает себе задания (запись от 16.12.65) и сам держит ответ: все ли вышло так, как намечалось?

Его требования касаются не только творчества. Он ведь начинает не только как автор. Прежде всего его мысли обращены к миру вокруг.

Человек, как говорил Мераб Мамардашвили, – это «лишь попытка стать человеком. Возможный человек»[885]. То же можно сказать о литераторе. Отец заново одолевает путь, который проходят все – от творца «Слова о полку Игореве» до Чехова и В. Аксенова.