Одиночество в глазах (СИ)

- Ладно, тогда поезжай и заставь всех захлебнуться слюной, - лениво улыбается Тарьей и выпускает Хенрика и объятий. В последний момент ловит его за рукав джинсовой куртки и целует в нос с такой порывистой нежностью, что у Холма коленки подкашиваются. Он непонимающе выгибает бровь, собирая губы в благодарной улыбке, но уже через мгновение черная туча волнения опадает кляксами на его бледную кожу. Хенке с тревогой смотрит на поникнувшего Тарьея, которого водит со стороны в сторону. Сотрясение даёт о себе знать.

- Отдохни ещё немного, и вечером я заберу тебя домой, - Хенрик бережно укрывает Тарьея одеялом и проводит ладонью по его щеке, угощая добродушно-хитрой улыбкой. Сандвик сглатывает горький ком вины, сжимая от злости кулаки. Он зол на самого себе за то, что водит Хенке за нос. Убивает их любовь в зародыше, упрямо дёргая за ниточки прошлого. Обухом по голове ударяет внезапное признание Хенрика, которое Сандвик абсолютно не был готов услышать здесь и сейчас: - Я люблю тебя.

Тарьей ныряет с головой под одеяло и судорожно закрывает глаза, кривясь от едкого запаха стирального порошка и лекарств. Голова раскалывается то ли из-за полученного сотрясения, то ли из-за мучительных мыслей, отравляющих сознание тёмными вспышками. В ушах эхом тянется глухой звук захлопывающейся двери, за которой несколько минут назад скрылся Хенрик. Сандвик мечтает поскорее провалиться в сон, долгий и беззаботный, чтобы ощутить желанную свободу, но ржавые обручи сомнений сдавливают горло мёртвой хваткой.

Целый месяц Тарьей усиленно работал над собой, круша толстые стены, которые выстроил вокруг своего сердца. Кирпичик за кирпичиком – страх за страхом. Когда Сандвик встретил Хенке, он понял, что его жизнь вывернулась наизнанку. Чувства, которые были похоронены на дне истерзанного сердца и не подавали признаков жизни не один месяц, неожиданно всплыли на поверхность. Вспыхнули с сокрушающей силой, заполняя собой каждый уголок заиленной души, стирая в пыль незабытые обиды, выжигая липкие следы боли, собирая осколки невыплаканных слёз. Тарьей навеки утонул в лунных нефритах с золотыми искорками понимания. Потерялся в песочных волосах, смело играющих с ветром. Растаял на пухлых румяных губах с терпким привкусом табака и мёда.

Сандвик даже не подозревал о том, что сможет влюбиться снова, после того, как собственноручно воткнул кинжал в спину любимого человека. Герман был его первой любовью. Выстраданной, простосердечной, вырванной зубами из лап тотального презрения и насмешек, но чувственной и жгучей – до сбитого дыхания и дрожи в коленках. Тарьей боялся внезапно зародившихся отношений, но Томмераас был одним из тех немногих парней, которые ради любви были готовы пройти сквозь огонь и воду. Сандвик знал, что тот бы бросился за ним на край света, если бы он позволил, если бы попросил. Но всё разрушилось из-под лёгкой руки Тарьея. Рассыпалось на глазах, как песочная башня. Разбилось на стеклянные ошмётки, как потускневшая ваза. Сандвик посчитал нужным уйти без объяснений, чтобы не причинять боль, но сделал вдвойне больнее. Спустя полгода парень точно не ожидал увидеть своего бывшего, потому что их морозное расставание до сих пор висело на шее камнем.

- Я думал, твой парень никогда не уйдёт, - неуверенный стук в дверь вытягивает Тарьея из оков больничного одеяла. До одури знакомый сиповатый голос ударяет по лицу грубой пощёчиной, оседающей на коже алыми разводами смущения. Коньячные глаза смотрят настойчиво, с нескрываемым холодом, и горло Тарьея полосует немой страх. Он так виноват перед Германом, что даже сотни самых задушевных слов не хватит, чтобы вытравить колючую боль. А ведь больно им обоим.

- Герман, ты … пришёл, - хрипит Тарьей сдавленным голосом и неловко приподнимается на кровати. На Германа не может смотреть спокойно, но в груди так сильно колет, что слёзы набегают на глаза. Прячет трясущиеся руки под мятой тканью пододеяльника, а в мыслях растекается кипучая смола пустых слов. Сандвик не может вытянуть из шумного водоворота спутанных обещаний заветные извинения. Нет, не извинения. Лихорадочную мольбу о прощении, запёкшуюся горечью на языке.

- Мы должны были встретиться при других обстоятельствах, но я не мог не придти, - Герман чеканит деревянным голосом, как свинцовой дробью в замерзающее сердце. Всё такой же горячий – с солнечным блеском в медово-карих глазах и хитрой ухмылкой на губах. Но уже совсем другой – колючий, задумчивый и обиженный – не подпустит к себе ни на метр, будто закрылся в несокрушимой каменной крепости. - Как ты себя чувствуешь?

- Я в порядке, - Тарьей тяжело вздыхает и опускает глаза. Нет сил смотреть на Германа, который прожигает взглядом насквозь и впивается ледяной обидой под рёбра. Будто и не прошло полгода. Грёбанных полгода. Будто сердце почти не ноет от росчерка боли на бледном лице Томмерааса. Будто дышать стало легче. Наглая ложь. Голос предательски дрожит и ломается: - Ты не должен переживать, потому что это я виноват перед тобой.