Одиночество в сети. Возвращение к началу

Завсегдатаи мирка вокруг супермаркета, вероятно, были очень одиноки еще до того, как туда попали. Он не представлял себе, что могло быть иначе. Забытые всеми, они нашли такое место, где встретили подобных себе. Странное сообщество, но для них единственное. Его членов тесно связывает вовсе не чувство близости в разделенной бедности или в трагедии бездомности. Их теснее всего объединяет убеждение, что их существование будет замечено другими людьми, что для кого-то это важно. Только в группе будет замечено, что кто-то прибыл, кто-то убыл или давно не появляется. «В супермаркет приходят в основном для того, чтобы понизить свой уровень одиночества», как однажды заметила Надя. А потом рассказала ему, что когда в приюте в Бирме появлялся новый ребенок, то в первые дни другие дети отдавали ему свои игрушки, а некоторые – и часть еды. В свою очередь, когда кого-нибудь из детишек забирали в приемную семью дальние родственники, приемные родители или ребенок умирал, те, кто оставался, долго скучали.

Якуб поднес бутылку ко рту, улыбнулся и, пытаясь превратить все в шутку, ответил:

– Да ладно. Какой я хороший? Я подумал, что я тоже хотел бы, чтобы кто-нибудь принес мне выпить в больницу. Хотя лично я предпочел бы вино, – добавил он. – Ваше здоровье, пан Леон. С днем рождения! – сказал он, когда они стукнулись бутылками за здоровье. – Когда вас выписывают домой?

Искра вдруг посерьезнел. Поставил пиво на подоконник и нервно закусил губы.

– Вы спрашиваете, когда я приду домой, – сказал он тихо. – Я думаю, что у вас это речевой штамп, не так ли? Потому что вроде так и надо. Из больницы люди домой выписываются. Да, так говорят. Вот только я и дом в этой фразе не можем оказаться вместе. К сожалению. – Он взял апельсин и сжал его. – Нет у меня дома. А когда был, то там меня никто не хотел видеть, – сказал он, отрешенно глядя в окно. – Это было так давно, что иногда мне кажется, я был тогда какой-то старой версией себя.

А потом стал рассказывать… О деревне под Влоцлавеком, где он родился. О Торуньском университете, где против воли отца изучал философию. О работе трубочистом, позволявшей ему содержать себя и сестру. О том, как бедствовал после колледжа, потому что в службу чистки дымоходов принимали только тех, кому по закону можно было платить меньше, то есть студентов. О работе в школе, где он преподавал на полставки, которых ему едва хватало на обеды в столовой и на оплату небольшой съемной комнаты в многоэтажке. О том, как он начал подрабатывать у сестры, которая открыла массажный салон, и о кандидатской, которую писал в нерабочее время. О том, как однажды в театре им. Вильяма Хожицы в Торуни во время антракта познакомился с Эмилией и без памяти влюбился в нее. А потом уехал за ней в Берлин и с тех пор реально лишился дома.

Его многоумная философия не помогла ему в жизни. Совсем наоборот: чем больше он читал Шопенгауэра, тем более с ним не соглашался: «Не могут же люди быть настолько плохими, как о них пишут в книгах. Особенно те, кого ты так сильно любишь». Он упустил момент и не очнулся вовремя, чтобы убедиться в правоте Шопенгауэра.

Много месяцев он был взрослым ребенком с железнодорожной станции «Зоологический сад». Однажды сел на поезд Берлин – Москва. Кондуктор вызвал полицию, которая в Познани вывела его силой на перрон. У него не было никаких документов, он притворился, что не понимает по-польски, и его оставили там. В другой раз на улице было ужасно холодно, и он сел в трамвай, чтобы согреться. На кольце перед супермаркетом его выбросил вагоновожатый. Там Искра и остался.

Приходилось спать в подъездах, иногда с другом под одним плащом. Пан доктор не сильно возражал, когда люди называли его жульем и лахудрой, потому что со временем превратился в бомжа, становившегося все более и более смиренным.

Перед тем, как покинуть палату, Якуб оставил ему на одеяле газеты, а на тумбочке – «Имя розы».

– Вы наверняка уже читали это и знаете, но, возможно, пока еще не наизусть. У вас как раз сейчас есть время вернуться к чтению, – сказал он, улыбаясь.