Одиночка

смотреть, чтобы не упал, дать лекарство и удостовериться, что проглотил, приготовить смесь и разогреть пюре, покормить с ложечки и из бутылочки, поиграть, немного погладить спинку, почитать ему сказку, поменять памперс и подмыть, а не протереть салфетками попу, дождаться, пока уснет, и не уснуть самому самой

– Ничего, спасибо, пусть пока так, а там я сама.

– Скажешь, я помогу. Сегодня останусь у вас.

– Нет. Заболеешь, а тебе еще работать. Все в поря…

– Саша, – резко начал Дима, – не обижай меня. Данька вот здоровый. Мне надо было раньше приехать, а не тебя слушать.

Она обернулась на мальчика – мальчик уже был бодр и свеж. Один день температуры, и как огурчик, и она – уже какие, третьи-четвертые сутки словно вареная креветка.

огурцов и креветок захотелось, вот бы заказал

– Хорошо, – сдалась она. Сил на споры не было. Он хотел, чтобы она расслабилась, а не думала о несовершенстве своего жилья о грязных потеках в ванной, об отламывающемся то тут, то там плинтусе, грязном столе, несвежем постельном белье о несовершенстве своей жизни, о несовершенстве своего ребенка.

И она расслабилась. Позволила себе помочь.

Вечером на ноутбуке они долго смотрели, как Робин Уильямс идет за своей мечтой. Саша плакала, а Дима молча подставлял ладони под ее слезы. Но грустила она, конечно, о другом.

Спать легли рядом, на ее кровати. Саша слушала чье-то дыхание в тишине. Это было так странно, что кто-то чужой – не она и не ее ребенок – лежит тут, рассматривает тени, гуляющие по спальне, касается ее живота, ее пупка и волосков рядом и делает это без намерения, с антинамеком, ведь не остался же он ради секса или чего-то еще, кроме заботы о ней

Всю ночь он нежно и жарко обнимал ее. И оба не сомкнули глаз.

они молились

а посреди ночи

посреди ночи она встала запить лекарство, а когда вернулась, взглянула своим старушечьим взглядом на этого расслабленно дышащего мужчину и внезапно поняла, облекла, вышептала через зажатый ужасом рот мысль в нечто материальное, полное, осознаваемое. Это была она, та самая мысль, пронзившая еще при первом посещении Диминой квартиры.

ее горе, их боль

заключались в том, что

он, этот мужчина, был счастливым человеком

Всю ночь он обнимал ее. Он спал, она смотрела в стену.

догорало

одиннадцать

жила-была маленькая девочка Сашенька. дома ей невесело было – мачеха не замечала, папа пропадал на работе, мама любимая и та умерла. с детства мечтала Сашенька о принце прекрасном. гадала на рунах, словами пышными его расписывала. мол, и красивый он будет, и богатый, и прискачет на белой лошади с золотыми подборками и бриллиантовой сбруей. и увидят они друг друга. и влюбятся, как никто еще никогда не влюблялся

и тогда спасет ее принц. и решит принц все ее проблемы, и увезет далеко-далеко от этого серого мира. и будут они вечно любить друг друга. и будет у них всегда секс. разнообразный и многоцветный, как сама жизнь

и никакого горя, никакой нужды она, Сашенька, знать больше не будет. и будут отныне расцветать бутоны-дети под ее прикосновениями, а с ее губ срываться лишь добрые слова

и верила Сашенька. всю жизнь прождала неусыпно у окошка. и состарилась девочка, а когда время пришло, обернулась раз – к черной старухе, заплакала горько так, жалобно и спросила:

что же. никто не придет, что ли, уже не спасет?

дура, – сказала смерть

и забрала ее

* * *