Одиночка

Нейрохирург был очень высоким и широкоплечим мужчиной. Небрежно накинув свою рабочую форму, он переключался с одного на другое – то бывшие пациенты привезли посмотреть снимки, то вызывали на консультацию в операционную к коллеге, то кто-то из очереди зашел, и Саша за закрытой дверью уже не расслышала, что там случилось.

Когда она с Даней наконец оказалась напротив врачебного белого лица и уставшего халата, то ее тело вдруг бросило одновременно и в лед и в жар, вдруг подумалось, а сколько же ее еще ждет таких вот белых халатов и уставших лиц. А сколько его, доктора, ждет таких растерянных, сжатых ртов пациентов.

– Вы понимаете, что операция – это риски? – спросил доктор и первый раз взглянул на Сашу. – Она сложная, риски для жизни минимальны, но они есть. Потому что это вмешательство в мозг.

риски есть всегда

как будто все ее пытаются напугать, задавить, чего-то не того добиться

– Но ему это поможет?

– По прогнозам, да.

– Он сможет ходить и говорить, он сможет учиться?

Она еле выговорила «учиться», боялась, словно замахивалась на нечто большое, мифическое и пока нереальное, с одной стороны, и мелкое, вторичное перед базовыми навыками тела, с другой.

– Я не могу обещать. К тому же я оперирую, а дальше вас ведет невролог. Но потенциал хороший. Я не вижу причин, почему хоть с большим отставанием, но мальчик, Даня, бы не заговорил, – хирург наблюдал за Сашиным спокойным лицом и продолжал. – По движению, по всем этапам он движется планомерно – сидит уже – сидит, переворачиваться скоро будет – уже есть предпосылки. Учите стоять на четвереньках, ползать, а там и ходьба подключится. Все постепенно. Будет отставать, да, насколько сильно – покажет время и ваши действия. Смиритесь и работайте с тем, что есть. Тут больше ничего и не посоветовать.

– Вы возьмете его на операцию?

– Возьму. Но если хотите ко мне, придется ждать полгода. Очередь. Если не принципиально – посоветую свою коллегу, она не хуже, а где-то справляется и лучше меня.

Саша хотела крикнуть: «Конечно, только к вам», но это было неразумно.

– Мне нужно время подумать. Если будет так же с приступами, надо решать скорее.

– Думайте. Решайте. Потом подъезжайте, берите направление и через поликлинику оформляйте госпитализацию. Только заранее делайте, там много документов нужно собрать.

– Спасибо большое, спасибо! – благодарила Саша, стараясь не показывать перевозбуждения. Что-то внутри перещелкнуло, и то ли было нервно, то ли холодно, то ли недавно прошедшая болезнь давала о себе знать, но тело не выдерживало, тело дрожало.

опять пауза, опять ожидание, опять за ней решение, снова

* * *

Они стояли, ждали в дверном проеме. Даня елозил, хотел, чтобы его отпустили на пол, дали свободу, а не только любимого зайца. Но Саше было важно встретить папу именно так.

как хлеб-соль для важного гостя, только внук

– Ну, здравствуй, чемпион. Давай руку, давай. Саша, привет.

Обнялись. Папа обхватил их большим полукружьем рук, обоих разом. Немного так постояли. Помолчали. Они с Даней отошли. Папа стал раздеваться, а Саша суетиться на кухне – наливать чай, доставать сэндвичи, которые она приготовила заранее, и шоколад. Тихо радовалась, что не нужно придумывать темы для первой за долгое время и ожидаемо неловкой встречи. Папа мыл руки и рассказывал про дорогу и что, оказывается, соскучился по Москве, хотя никогда не любил этот город, это не его город, в отличие от Питера, но сюда вернуться приятно.

«Если ты отец и дочь, – думала Саша, – можно жить в разных городах – и даже странах – и любить друг друга, сильно» сильнее, чем жили бы в одной квартире, потому что расстояние позволяет забывать обиды и, может, даже позволяет прощать, но

– И что мы, – вздохнул он, – увиделись наконец. Ну что, постарел?

– Да ну какой постарел. Это мы сколько, года полтора вот так не сидели? Даже больше. Я еще беременна не была. Ты и Марка на фотках только видел.

– И что на козлов этих смотреть, говорил же, не нравится он мне, – буркнул папа.

мне тоже не нравилось, что он тебе не нравится, пап, но я же терпела, держалась, хорошо держалась, мы созванивались как отец с дочерью, у которых больше никого родных не осталось, созванивались в приличные раз в две-три недели, осторожно делились новостями, стараясь не создавать напряжение, не заходить на поле обид, в котором раз – заблудишься и в спокойное общение не выйдешь никогда