Одиночка

– Собрались. Едем в машине, я и пятидесятисантиметровая кукла с волосами до попы, в бежево-розовом костюмчике, с браслетами на руках и ногах. Как, думаю, девочка обрадуется, ей такую дорогую куклу еще не дарили. И так гордо мне было, так приятно. Зашли в детдом, в актовый зал нас посадили, традиционное представление для дарителей началось. После концерта детей выстроили конвейером. И идет девочка, для которой я подарок приготовила. Тут слезы градом, вот просто стеной полились. Что же, думаю, за ничтожество; что же, думаю, я за женщина такая. Сижу вся накрашенная, пахну шанелями, вырядилась – на праздник же, куклу эту дурацкую купила, шикарную, а девочка стоит в сером заношенном платьице, в рваненьких, с катышками, колготках, дырку над коленкой тихонько ковыряет.

Инна замолчала. Ей до сих пор было не по себе.

– И что ты сделала?

– При первой возможности выбежала в туалет, смыла косметику. Прорыдалась. Хотелось прямо там упасть на кафель, но праздник у детей продолжался. На следующий день девочке пакет одежды привезла. Но таким говном я себя никогда не чувствовала. Я тогда в себе разочаровалась.

– Да уж.

– Ты хотела помочь, – заметила Оля.

– Причем всегда себя считала такой тонкой, чуткой. Тем более Маша у нас уже была, понимали, как сложно с детьми, особенно нездоровыми, но все равно такого не ожидала. В детдом нельзя ездить как на подиум. Не то это место.

– Я не знаю, как вести себя в детдоме, – сказала Саша. – Мне было бы страшно в первый раз.

– Всем страшно. Ну и не надо ездить всем, – грубовато высказалась Оля. – Зачем? Нервы себе пощекотать, наплакаться от души, посмотреть, что сам, оказывается, лучше живешь, головой покачать, может, пообнимать, поиграть с ребенком разок, да и уехать, навсегда, насовсем. Вот зачем в основном ездят, хоть себе и не признаются в этом. Не, это вот уродство.

– Неужели им это неприятно? Часто зовут волонтерить, я видела. Да и дети какое-никакое внимание получают, разве это плохо? – удивилась Саша.

– Это разные вещи. Волонтеры желательно на постоянку. У этих детей и так проблемы с привязанностью. Они привыкли, что подарки дорогие получают, праздники для них устраивают, жалеют, и больше они этих взрослых не увидят. Нет ценности простых и постоянных человеческих отношений. Нет ценности труда, преодоления. Нет ценности даже вещей. Не дети плохие, не они виноваты, их просто не научили ответственные взрослые.

– Спасибо, что рассказываете… рассказываешь.

– Теперь я в детдом не езжу, но не помогать не могу, – вздохнула Инна.

– С мира по нитке – все помощь. Даже про подгузники. Младенцы лежат по целому дню в одном памперсе, а это и раздражение от какашек, жидкие же вначале, и неудобство. Постоянно плачут. Нянечек мало, менять и ухаживать за всеми не получается.

– Может, я тоже потом приду к тому, чтобы помогать, – задумчиво сказала Саша. – Когда себе помогу.

– Каждый решает, как и кому помогать.

Стало тяжело. Помолчали.

– Ну, навела я вам трагедии, – усмехнулась Оля и встала. – Все, девчонки, пора. Я тебе, Саша, так скажу. Отдавать всего, всю себя нельзя. Всем помочь нельзя, – будто откалывались слова от этой чудесной женщины. – Жестокость этого мира в том, что инвалиды, ничьи дети, старики – все отправляются на помойку. И непонятно, живут они или давно уже умерли. Зыбкая грань. Всем не поможешь, но кому-то станет чуть легче. Я помогаю, потому что хочу жить в мире, где меньше горя. Я тоже поломанная, как они все, добрых дел наркоман. Но изменить это в себе не могу. И буду помогать дальше.

идеализм, альтруизм или некий спрятанный, вывернутый эгоизм?

«Какая разница, – думала Саша, после того как Оля быстро со всеми попрощалась и убежала, – если все работает как надо? Почему бы не относиться проще? Есть люди, которые хотят помогать. Есть люди, которые ждут помощи. От одних нужна благодарность, другим нужна благодарность».

И это правильно, это – нормально.

Она сразу вызвала такси до больницы, и пусть с вещами и коляской, но второй раз выезжать не хотелось. Хотелось домой. Она почему-то очень устала и поняла это, как только села в машину. И Даня, Даня все не переставал капризничать, зубы чесались, зубы надоедали, и ему было невыносимо, а от этого невыносимо становилось ей.

Хирург их помнил. Хмыкнул, когда Саша сказала про диету и про полгода, устало покачивая на коленях ерзающего мальчика так делал дедушка, дедушка ее маленькую катал на ногах

– Пораньше, не полгода. В конце октября ложитесь.

– Хорошо.

– Подождите в коридоре направление на госпитализацию.

Пока ждали, Саша одной рукой укачивала Даню, второй держала телефон – ждала на линии, пока освободится их эпилептолог, опять долго объясняла, кто она и что хочет, и, как только он вспомнил, рассказала о договоренностях с нейрохирургом.

«Молодцы, держите в курсе», – одобрил доктор.

«А по диете, помните, нам другой врач расписывал, все в порядке, можно переводить питание?»

«Да, там все хорошо. Начинайте».