Одинокая орешина

Песок жег нам пятки, босоногие мальчишки, мы понятия не имели ни кто такой Хачатур Абовян, ни кто такой Перч Прошян, а Петушиный камень был просто глыбой, скалой на берегу Касаха, с которой мы прыгали в воду, непременно что-нибудь выкрикивая на лету.

Спустя годы я узнал, что тикин Шушаник ежегодно водила первоклашек к Петушиному камню и, значит, каждый раз рассказывала все ту же историю про этот песок и Хачатура Абовяна. Верно, сто пятьдесят лет назад здесь купался просветитель, но та вода испарилась, утекла бог весть куда. Выходит, нет — и сию минуту тут течет не простая вода!

На вершине Петушиного камня стоят домики — нависли над самым обрывом и глядят окнами на белый свет. Видны и две полуразвалившиеся церквушки. Много позднее я узнаю, что одна из них называется Циранавор — Абрикосовая, другая Спитакавор — Белая, Кармравор же, Красная, стоит на холме за ущельем. Позже услышу я от бабушки красивую историю про трех сестер, которые в день смерти, — а погибли они все в один день, — так вот, в день своей смерти одна из них нарядилась в платье абрикосового цвета, другая в белое, а третья в красное. А много лет спустя я перерою наши старинные фолианты, но нигде не обнаружу этого предания…

Но это позднее. А сейчас — то есть тридцать пять лет тому назад, — да, сейчас, в первое воскресенье сентября, мы стоим со своей первой учительницей на берегу Касаха, под Петушиным камнем, и ноги наши обжигает песок.

— Тикин Шушаник, а петух где? — сквозь дымку лет пробивается ко мне мой собственный голос. — Там же нету никакого петуха!

На Петушином камне стоял в ту минуту долговязый парень.

— Тикин Шушаник, — слышу я другой голос, — а вы и Перчу Прошяну преподавали?..

— Тикин Шушаник, а вы можете прыгнуть в воду с Петушиного камня? Не испугаетесь?..

— Тикин Шушаник, а Хачатур Абовян где живет?

Тикин Шушаник, видимо, посмеивалась про себя и гнала нас по старому мосту, как стайку гусей. А дойдя до его середины, она остановилась, протянула руку к Петушиному камню и сказала примерно так: «Где бы ни случилось вам побывать, какие бы страны вы ни повидали, кем бы ни стали, помните, что в вашем селе есть Петушиный камень, под которым купались Хачатур Абовян и Перч Прошян».

Впоследствии бабушка подтвердит, что Абовян утонул в реке Касах, прямо под Петушиным камнем — «там прежде страсть как глубоко было». А история трех сестер вот какова. Давным-давно, — а когда именно, уж никто и не упомнит — жили-были в нашем селе три красавицы сестры. И вот видит каждая из них возле Петушиного камня сельского парня Саргиса, и каждая втихомолку влюбляется в него. Но однажды две сестры открылись друг другу — младшей в ту пору дома не было. Узнав сердечную тайну друг друга, заливаются сестры слезами. Надевает одна наряд абрикосового цвета, другая — белый, и идут они к ущелью. Забираются на разные скалы и вниз смотрят, потому что Саргис там, на Петушином камне. Потом кидаются в пропасть и насмерть разбиваются. В одну и ту же минуту. Каждая-то порознь думала: пусть сама погибну, а сестрина мечта сбудется. Наверно, в воздухе увидали они друг друга, да уже поздно было. А третья сестра — и она ведь Саргиса любила — услыхала печальную весть по пути к ущелью, надела красный наряд и в нем-то, в красном наряде, отправилась вслед за старшими сестрами…

Так в один день погибли все три сестры, и той же ночью свершилось чудо: воздвиглись сами собой три церкви — Циранавор, Спитакавор и Кармравор. Господь же поведал обо всем Саргису, и тот дал обет не глядеть никогда в жизни ни на одну девушку. На высокой скале, нависшей над старым мостом, поставил он себе крохотную хижину и дожил свой век в одиночестве. Там однажды и настигла его смерть. Похоронили Саргиса среди скал, а хижину его стали почитать святилищем.

Когда бабушка впервые рассказала мне это предание, я был еще порядком глуп и начал потрясать фактами — мол, так и так: Циранавор построена в четвертом веке, Кармравор — в седьмом, а Спитакавор — в одиннадцатом. Что же до святилища святого Саргиса, так эту лачугу не вчера-сегодня соорудил себе какой-нибудь пастух, потом оставил ее, а кто-то там свечу зажег, ну и пошло…

Услыхав мои аргументы, бабушка глянула на меня с горьким сожалением, а после запальчиво заявила, что эту историю она слыхала задолго до первой мировой войны от своего родного дядюшки, который обучался в парижах да венециях («Не то, что ты: с греком пополам из класса в класс переходишь, да и то в такой дыре, как Аштарак!»). Ну, конечно же, бабушка была права, я понял это с огромным опозданием — хорошо еще, успел, пока она жива, сказать, что прочел эту историю в одной французской книге. Бабушка очень обрадовалась и снисходительно улыбнулась: «А я про что говорила…»