Одинокая орешина

— Он выискивает оригинальные мысли. А кто тебе даст свои оригинальные мысли, чтоб ты списал?

— У Армена были хорошие сочинения, нужно было взять.

— Пошли выпьем. У кого сколько денег?

Дверь самолета закрылась.

Отъехал трап. Вскоре самолет поднимется в воздух и унесет — куда же он унесет? — с собой Армена. Увидятся ли они снова? Они боялись вопросов, но вопросы роились в их головах, искали выхода, требовали ответа.

— Трап снова подъехал к самолету, — вдруг заметила Мари. — Смотрите, дверь открылась. Кто-то вышел.

— Армен! — крикнула Лусик.

Потом закричали все.

Армен стоял на ступеньках с маленьким чемоданом в руке, и трап медленно подъезжал к ребятам. Дверь самолета вновь захлопнулась, заработали моторы.

Что случилось? Неужели Армен…. И вдруг весь класс хлынул на летное поле.

— Куда? Куда? — крикнула дежурная.

Но было поздно.

Они бежали навстречу Армену.

Армен спустился с трапа и помчался навстречу друзьям.

Встретились, как после десятилетней разлуки. Девочки смеялись сквозь слезы, ребята не знали, что делать. Каждый хотел коснуться Армена, дотронуться до него. Ошеломленная дежурная стояла возле них, ничего не понимая.

— Здесь нельзя, ребята, здесь нельзя, — бормотала она.

— Можно, тетя! — закричала Лусик. — Можно! Все можно!

— Ни о чем не спрашивайте, — сказал Армен. — Пошли отсюда скорее.

— Я знал, что ты не улетишь, — сказал Ваан.

— А сам я не знал, — Армен посмотрел на всех с невыразимой нежностью. — Ни о чем не спрашивайте. Ладно?..

После экзамена Мамян роздал свои письма.

— Прочтете, но не сейчас. А вечером пойдем в Разданское ущелье. Согласны? Непременно приходи, Ашот.

— Не знаю, — сказал Ашот, — нужно заниматься.

— Приходи.

…Они уселись на высокой скале, и Мамян сказал, что на этой самой скале они когда-то собрались с ребятами, разожгли костер, написали на клочках бумаги имена девчат, в которых были влюблены, и сожгли. «Мы боялись: вдруг окажется, что двое влюблены в одну и мы потеряем дружбу. Детство, конечно. Так мы потеряли своих девчат. Ну а потом и друг друга. Но, видимо, что-то большее нашли».

— Сделались камнями храма, — в задумчивости произнес Ваан.

— Может быть. — Мамян на секунду отчетливо представил тот костер и удивился: неужели прошло целых тридцать лет?.. Потом очнулся. — Ну, давайте ваши бумаги.

Дали — после экзамена Мамян сказал, чтобы каждый на листе бумаги написал о своих обидах на товарищей, учителей. Пусть пишут без утайки, не щадя ни себя, ни других.

И вот эти листы.

Мамян собрал их. Читать не стал.

— У тебя есть спички, Ваан?

— Есть.

Зажег спичку и поднес огонь к бумагам. Костер горел всего несколько минут.

— Забудьте свои обиды. Считайте, что с этими листками сгорело все, что вас разъединяет. И помните этот день.

— Ребята взглянули друг на друга и на своего последнего — за эти десять лет — учителя… Последнего учителя… А внизу бежала река — многословная и многомудрая.

— Мы выросли, — вздохнул Ваан.

— Нельзя ли без слов? — сказал Армен. — Прошу вас.

— Мы все, честное слово, решили остаться в десятом классе, — сказала Лусик.

Ваан Мамян удивился:

— Почему?

1979

ОДИНОКАЯ ОРЕШИНА РОМАН

Перевод А. Тер-Акопян

— Рыба ищет, где глубже, человек — где лучше…

— Эту поговорку, наверно, рыбы придумали.

Из разговора

НЕСКОЛЬКО СТРОК, ПРЕДВАРЯЮЩИХ ПОВЕСТВОВАНИЕ

И было село, и в селе полным-полно ореховых деревьев, а самая величественная орешина росла на вершине горы. Гора была лысая, неприглядная, вся в колючках. И даже камни, усеявшие ее, казались одноцветными, унылыми близнецами — словно поработал над ними недовольный всем светом каменотес. На склонах горы не звенели родники, не пестрели цветы, не рос кустарник.

Никто и не упомнит, когда на Немой горе поднялось одинокое раскидистое чудо. Каждое являвшееся на белый свет поколение глядело и изумлялось, а потом глаз мало-помалу к чуду привыкал.

На гору никто не забирался, и орешина словно таила обиду на мир, на людей. Жила, зеленела, приносила орехи — и все вроде бы сама себе.

Она — ранней весной особенно, во время многоцветного буйства природы и прояснения небесной глади, — казалась написанной маслом на полотне небес. И чудилось: вот-вот художник-невидимка, нарисовавший это дерево, начнет спускаться с горы, украшая весь склон за собой родниками и подснежниками. Так чудилось Соне Камсарян.

Но художника все не было и не было.

Была лишь легенда об одинокой орешине. Кто сочинил ее? Может, сама Сона? Быть может, эта легенда вошла в нее из прочитанных книг и с годами заискрилась, заиграла красками в немых тайниках ее уединенной жизни.