Одинокая орешина

— Ты ж на восемь лет меня старше, — сказал Оган. — Это немало.

— Да я у Андраника служил… Во-первых, на пять лет…

Сам не понимал, к чему приплел Андраника. Встал, удержавшись за стол, потом распрямился — ничего, устоял.

— Что свет не зажигают? — проворчал.

— Сыплет град над Ханасором, — запел Оган хрипло и фальшиво.

— А голос у тебя сильный, — уставился Ерем на друга мутным взором. — Голова седая, а голос ничего. Долго жить будешь…

— Пора камешки бросать, — философски заметил Оган. — Что нам осталось-то? Один-два камешка… Сыплет град над Ханасором…

— Хорошо, Оган, что ты пришел, — в первый раз назвал Ерем его по имени и схватился за плечо друга, чтоб не упасть.

— Не на том же свете мириться-то… — Оган был хмельной, потому и выпалил: — Мало, что ли, и без того у нас на том свете врагов?

2

Фиолетовый туман до краев залил ущелье.

Саак Камсарян вышел из школы, но домой идти ему Не хотелось. Сона в Ереване, на экзаменах. Завтра, должно быть, вернется… Земля еще только пробуждается. размягчается, и вместе с густым туманом в душу втекает густая грусть. А воспоминания плывут себе, плывут куда-то. Камсарян пробовал гасить их, как гасят сигарету, но сигарета какое-то мгновение еще дымит. Потом умирает и дым, а пепельница незаметно наполняется серым прахом воспоминаний. Воспоминания расслабляли Камсаряна — они старят человека.

Камсарян сел на камень. Ущелье содрогалось от грохота водопада, который с таянием снегов сделался мощнее.

«О, нежные девы армянской земли…» Почему вдруг пришла на память строка поэта? Камсарян приглушил в себе воспоминания о жене — не хотел в эту минуту, чтобы пробудились перед внутренним взором ее лицо, глаза, походка, голос. Армен пишет стихи, но ни разу отцу не показывал. Сказал — скоро напечатают, тогда и пришлет. Его сын — поэт. Что ж, заманчиво. Но участь поэта нелегка: людям он кажется счастливцем — слава, аплодисменты, — сам же страдает. А кто нынче переживать хочет? «Я откажусь от ценности страданий…» Чья это строка? Где оп ее вычитал?

Жена тем временем незаметно появилась и села на ближайший камень. Окутанная фиолетовым туманом, сама она тоже была теперь туманно-фиолетовая и говорила о чем-то с едва уловимой радостью. «Куда ты уходила? Разве время было уходить, а? «Я откажусь от ценности страданий…» Ты откажешься… Мы откажемся… И что же с нами станется?»

Голос жены обрел окраску, слова отозвались в нем легким перезвоном: «Саак, помнишь, тебе не хотелось переезжать в Ереван? Ты хотел тут остаться. По правде сказать, я тоже. Тебе там работу по душе, обещали, но ты все равно маялся. Трое суток у брата пожил, гору сигарет выкурил и сказал: «Собирай манатки, едем домой». — «Помню, — отозвался он. — Помню, Марино, — зазвенело имя жены, и было оно молодым и красивым. — Помню, Маринэ. А сын твой стихи пишет, знаешь?..»

Ущелье заполнилось голосами, небо опустилось совсем низко, и было оно тоже фиолетовым — протяни руку, нарвешь букет фиалок-облаков.

Саак Камсарян сказал сам себе: «Стареешь, братец. Ступай-ка домой. Воспоминания тебя ко дну тянут, как тонущий ребенок, который цепляется за твои ноги».

Надо бы сегодня написать ответ Михаилу Орлову. Хотя на его собственные письма никто не отвечает. «Наверно, бывают на свете и без вести пропавшие письма. А вот без вести пропавшие солдаты порой возвращаются», — подумал он.

— Па! — это была Сона. — Я на день раньше вернулась. Все экзамены сдала!

3

«Да как я ему в морду не врезал? — терзался Размик Саакян. — А морда подходящая, бритая. Умудряются ведь такие каждый божий день бриться».

Грузовик то и дело подкидывало, и шофер клял на чем свет стоит дорожных строителей. Клял в полный голос — курил сигарету за сигаретой и ругался. А Размик ругал того тщательно выбритого ереванца, который заставил его пять раз мясо перевешивать. Ругал не вслух — про себя. Так, между прочим, еще труднее — крепкое словцо в тебе застревает, разъедает изнутри, и ощущение такое, будто дыму наглотался.

Интересно, чем этот тип занимается? Скорее всего, бездельник. И жена возле него — размалеванная курица. Видно, потому он и петушился. Да и жена ли? Нынче кто с женой на рынок ходит? Любовница, наверно. Ста граммов на три кило не хватало. Ну и что? Мир, что ли, рухнул? А они знают, каково ему эти граммы в килограммы превращать? Мысленно подсчитал дневную выручку: двести двадцать восемь рублей. Хорошие деньги. Пока Арамаис из армии вернется, как раз и скопится сумма на машину. И расходы Арто из месяца в месяц растут. Вчера он, сукин сын, еще кривился: «Ты что, мне только на курево давать будешь? Денежки свои солить, что ли, собираешься?»

— Сами-то вы хоть копейку отложили? Ну и выраженьица пошли у молодежи — «денежки солить»! Их и банкой меда не заешь.

— Что ты сказал? — обернулся к нему водитель.

Ага, значит, он думал вслух.

— Да я все с сыном спорю. Ну и молодежь пошла: сколько денег ни дай, все мало.

— А ты много давай.

— Деньги не сибех[67], чтоб пошел в горы нарвал. Каждая копейка в поте лица заработана.