Одинокая орешина

— Изумительно, — сказал Геворг Орлов. — Давайте полюбуемся.

— Куда вы? Куда едете? — спросил Антонян пассажиров грузовика.

— Лернасарцы, — ответил за них Овик. — Я старика знаю. Это дед Ерем. А ты что, его не помнишь?

Антонян вспомнил — ну конечно же это Ерем Снгрян из «гвардии» учителя. А стоял-то как! Прямо как хачкар. Крепкий, видать, старикан. Проживет еще лет двадцать, а то и все тридцать.

— Мы в Октемберян едем, — подошел шофер отчитаться. — Путевка в порядке. Семью свою перевожу.

— Понятно, — сказал Антонян. — Люди в селе остались?

— Да. Учитель Камсарян.

— Ох уж этот учитель! — Овику хотелось подлизаться к лейтенанту.

— Чтоб об учителе никто не смел дурного слова сказать! — сердито вмешался дед Ерем. — А кто это с тобой, лейтенант?

— Русские люди, отец и сын. Отец дружил с Геворгом, сыном вашей Асанет. Вместе под Киевом сражались. Приехал на село друга взглянуть. И сына в его честь Геворгом назвал.

— А… — вздохнул старик.

— На что тут глядеть-то? — скривился Овик. — Как развалины Ани[84].

— Да брось ты. Садись, садись, поехали.

— Поехали, — сказал Антонян отцу и сыну Орловым, с непонятной грустью глядя вслед отъезжающему грузовику. — Езжай, Овик. И наша жизнь не жизнь.

Антонян был в недоумении — почему секретарь райкома именно его послал с гостями? Проверяет? Зачем он, Антонян, отправился в тот день — чтоб он был проклят — на похороны? Секретарь с ним вежливо разговаривал, но в лицо ни разу не взглянул. «Вы приняли блестящее решение, товарищ лейтенант, — сказал он. — И часто вы принимаете подобные решения?» — «Я думал, что учителя лучше убрать с места происшествия». — «В этом вы, может быть, и правы. Но как же арест, две ночи под замком?..» — «Я думал, если учитель в село вернется, родные покойного черт-те что натворить могут. Вы знаете, кто его сын?..» Зачем он это-то ляпнул? «Знаю, мне сказали, кто его сын. — Потом, в первый раз прямо взглянув в глаза лейтенанту, спросил: — Вы участвовали в похоронах, потому что дружили с покойным, с его сыном? Или, так сказать, официально сопровождали процессию?..» Что было на это ответить? А Вардуни продолжал: «Я надеюсь, вы попросите у учителя прощения». Но Антонян с того дня учителя не видел. «Да, кстати, — сказал в конце разговора секретарь райкома, — вы не нашли тех типов, которые избили сына Миграна Восканяна?..» А на это что ответишь? «Но ведь, товарищ Вардуни, нет вещественных доказательств. У нас в руках лишь две пустые бутылки». — «Ну ты смотри, какие растяпы — забыли паспорта оставить возле хачкара», — Вардуни невесело засмеялся. Нет, Антонян, не быть тебе начальником милиции. Если в заместителях оставят, и то скажи спасибо.

— Эх, Овик, горек наш хлеб.

— Поехали, товарищ лейтенант.

Возле одного из нижних домов увидали Размика Саакяна — третий дом был его.

— Здравствуй, лейтенант, — глаза его блестели. — Нас забрать приехал?..

— Гостей привез, — как можно мягче ответил Антонян. — А лишнего не болтай. Это друг сына Асанет. Из России.

Размик Саакян машинально поднес руку к небритому подбородку, потом подошел, представился гостям.

— Добро пожаловать. Я Геворга помню. Он рисовал хорошо.

— Да, да, — обрадовался Михаил Орлов. — И меня однажды нарисовал, очень похоже. Жалко, рисунок потерялся.

— А теперь вы куда? — перешел на армянский Размик Саакян. — Обедать будем у меня. Учителя кликнуть?

— Ты знаешь дом Геворга?

— Да что там осталось от дома-то? Знаю.

— Осталось не осталось, а они из-за этого две тысячи километров проехали.

— Давай сперва мы их к памятнику сводим.

— Верно говоришь.

Оттуда, где находился памятник, хорошо был виден дом Камсаряна — с яркой красной крышей, с оштукатуренными стенами. Странно выглядел тут этот живой дом — еще более подчеркивал покинутость села.

— Вот имя Геворга, — показал Антонян пальцем. — Смотрите, Геворг Испирян.

Отец с сыном подошли и молча встали перед памятником.

— Это все имена погибших?

— Пятьдесят семь парней, — сказал Размик Саакян. — И каких парней!

— Пятьдесят семь? Это сколько же народу из села ушло на фронт?..

— Много, очень много. До войны это было большое село.

— Не расходись, — по-армянски предупредил его Антонян. — О церкви расскажи.

— А что, они сами, что ли, не поймут? — обиделся Размик.

— Значит, на этом камне мое имя, — Геворг Орлов потрогал пальцами каменные буквы. — Красивые буквы.

…У дома Асанет долго не задерживались. Вид был угнетающий. Отец с сыном не проронили ни слова.

Дерево, выросшее в развалинах, печально покачивало зелеными ветвями, словно его специально посадили как надгробное. Надгробное дерево над мертвым очагом.

— У вас закурить не найдется? — спросил Михаил Орлов.

— Есть, — сказал Размик. — Эта стена несколько дней назад упала.

— Не надо курить, па, — попытался остановить отца Геворг, но взглянул в его замутненные глаза и замолчал.

Сели на камни, помолчали, покурили. Все курили. Даже юный Геворг Орлов.

На верху скалы виднелась Одинокая часовня, позолоченная ярким солнцем.