Одинокая орешина

Размик и не слыхал, когда, постукивая палкой оземь, с проклятиями и угрозами ушел Ерем Снгрян… Зря он все-таки влез в эту кутерьму с похоронами Сирака Агаяна. В тот день в Ереване Овсепа увидал, и глаза пришлось спрятать — вид сделать, что не заметил. Это всех учитель взбаламутил. Да сам в тюрьму и угораздил. Уважаемый человек, а две ночи на жесткой койке спал. Интересно, это будут за судимость считать?.. Нет, пожалуй. Говорят, первый секретарь райкома — ага, он самый, Вардуни — собственными ногами в милицию явился и его освободил. Нет, учитель, конечно, что там ни говори, а большой человек. Это уж точно.

Сона слушала песни Огана Симавоняна. Впервые после его смерти. У Лусик, сидевшей рядом с ней на стуле, глаза сразу наполнились слезами. Это были старинные песни Эрзерума и Муша. Некоторые из них Сона знала и раньше. Только слова там были чуть-чуть другие и мелодия чуток не та. «Сона джан, еще одну песню припомнил, тетя моя пела, — услыхала Сона голос старика. — Спеть?..» Жаль, не все она записала. Думала выбрать как-нибудь свободное время и все записать с начала до конца, да не успела: ушел Оган Симавонян, и песни его теперь тоже под землей покоятся. Особенно хорошо пел он «Раскрылись розы алые, а в поле раны старые…». Жаль, не записала она эту песню.

Он пел хрипловатым надтреснутым голосом и почему-то закрыв глаза — только эту песню так пел, — а однажды не удержался, заплакал. «С этой песней связана одна история, — сказал он. — Я слыхал ее от слепой девушки на эрзерумском базаре. Потом как-нибудь расскажу тебе…» Да так и не рассказал. «А в поле раны старые…» — строка эта каждый раз заставляла Сону содрогаться.

— Хороший был человек твой отец, Лусик.

— Не от мира сего. Ему бы только книги да деревья.

— Как раз он-то и был от мира сего.

После случая у хачкара Лусик вдруг потянулась к Соне, ей хотелось сидеть с ней рядом, разговаривать, молчать. Она делилась с Соной своими переживаниями, советовалась. А потом пришлось ей переехать с братом в Цахкашен. Сегодня впервые после переезда появилась в селе.

— Скучаю по селу, — сказала она. — Каждый день его во сне вижу. А раньше я и пе знала, что такое сны.

— Не влюбилась случайно?

Девочка покраснела до ушей, потом вдруг сказала очень серьезно:

— Я в Ереване дальше учиться собираюсь. Только боюсь, Ереван у меня отца отнимет. Я только теперь, когда отца не стало, поняла, как он был мне дорог.

— Каким образом Ереван его у тебя отнимет, Лусик?

— Это село слилось для меня в одно с отцом. Мне иногда кажется, что он дерево, родник или хачкар и родился одновременно с этим селом. Он всегда говорил: лелейте эту землю, берегите ее, вы еще не знаете, для скольких миллионов людей она Родина. Он все подсчитывал и подсчитывал, сколько бы миллионов было сейчас в Армении, если б не резня, если б не погибали в войну, если б не рассеивались по свету, а жили на одном месте и растили потомство. Наша земля — родина для них всех, говорил он. Каждая пядь ее — золото и кровь. Я теперь вдруг начинаю все его слова вспоминать. А в то время, бывало, в одно ухо влетит, в другое вылетит.

— Значит, не все вылетело, Лусик, — мягко улыбнулась Сона. — И мой отец осиротел, когда твоего не стало.

Во дворе незаметно появился Левон.

— А вы весело живете, — сказал он, указывая на магнитофон. — Как дела, барышня? — обратился к Лусик.

От пристального колючего взгляда Левона Лусик сделалось не по себе.

— Ну, мне пора, — поднялась она.

— Я бы кофе выпил, — мечтательно произнес Левон.

— Сейчас, — Сона быстро вошла в дом, — выпьем все вместе.

— Влюбилась? — спросил Левон Лусик, и спросил совсем не так, как Сона.

В его вопросе был неприятный оттенок. А может, это только показалось шестнадцатилетней девушке? Она встала и быстро вошла в дом — к Соне.

— Ого! — потянулся Левон в кресле. — Барышня обиделась.

Во дворе своего дома лежал на тахте Варужан и, пригретый солнышком, читал книгу.

— Привет, принц!

Парень подскочил:

— Лусик?

— Не Лусик, а фея.

Было воскресенье, и Лусик сменила коричневое школьное платье на легкое багряное. Прическа у нее была вполне взрослая, а на руках маникюр. Ее фигурка полыхала огнем в этом платье. Щеки разрумянились, а на губах блуждала непостижимая улыбка. Паренек был околдован ею и не знал, что сказать, что сделать.

— Садись, Лусик.

Но она не села.

— Давай, принц, назначим друг другу свидание, — сказала она лукаво, — в кузнице.

— Но ты ведь уже пришла, — возразил Варужан бесхитростно.

— А я уйду.

«Нет-нет, — встревожился Варужан, — прекрасно, что Лусик пришла, мир просветлел и воздух зазвенел новыми переливами звуков».

— Нет, Лусик, ты меня не поняла.

— Ты что, не хочешь назначить мне свидание?..

Варужан был в растерянности — он смотрел на девушку наивным беспомощным взглядом.

— Тупица, — сказала она. — Сейчас пойдешь к водопаду, а уж оттуда подымешься к кузнице. Вроде бы мы сейчас друг друга не видали. А я приду туда другой дорогой. Теперь-то хоть дошло?..

— А ты не обманешь? — усомнился Варужан.

Девушка расхохоталась — это был смех прародительницы Евы.

— Пошли?

— Я… я сейчас… только туфли надену.

— Я пошла, принц.