Одинокая орешина

— Как знать — может, и буду.

Нет, детей обманывать не нужно, они смотрят на нее такими честными, такими распахнутыми глазами. Если уж правду сказать невозможно, лучше смолчать. Они знают: Аревик только что прозвонила последний звонок. На будущий год они, конечно, тоже услышат звонок. Только уже в другой школе. И другой звонок. Где они в это время будут?

— Я вам всем приготовила подарки, — сказала Сона. — Книгу Ованеса Туманяна. И всем написала письмо. Оно у каждого в книге. Дома прочитаете.

— А мы уезжаем… — Печально или радостно сообщил это Вараздат? — В субботу папа приедет и заберет нас. А бабушка с дедушкой весь день шушукаются — ехать не хотят.

— И я не хочу, — сказал Каро. — Но папа говорит, переедем. Он в Октемберяне новый дом купил.

— Октемберян — хороший город, — сказала Сона.

— Там магазины есть? — спросил Вараздат. — А кукольный театр?

— Магазинов там много. А кукольный театр в Ереване.

— Папа обещал мне велосипед купить. Говорит: я бы тебе и тут купил, да где кататься будешь?

— А я с бабушкой останусь, — сказала Аревик. — Только вот как со школой быть? Наверное, в райцентровский интернат меня отдадут. А на субботу-воскресенье буду в село приезжать.

— А мы? — почти одновременно спросили Ануш, Вануш и Мануш. — Нам что делать?

«А мы?..» Наивный детский вопрос острей ножа пронзил сердце Соны. Какой ответ найдет она? Трое ребятишек — суд, а она обвиняемая. Да, она, Сона Камсарян. Нет, нужно прекратить это самоистязание, а то можно довести себя до истерики. Сона поднялась и подошла к партам, чтобы раздать детям книги. Она не посмела погладить никого по голове, не посмела взглянуть ребятам в глаза. Они будут любить свое село и когда-нибудь в него вернутся, непременно вернутся. И когда-нибудь вновь оживет школьный звонок.

— Я напишу вам письмо, — сказала Аревик. — Только куда?..

— В наше село — куда же еще?..

— А в нашем селе нет почтальона.

— Будет, Аревик, и почтальон, и все остальное.

— Когда?

Нет, нельзя продолжать этот разговор.

— Пойдемте, ребята, уже каникулы. Ну, вставайте же. Хотите… хотите, поднимемся к Одинокой часовне? Сможете?

— Хотим! Сможем! — закричали ребята все разом. Все — то есть шесть человек.

— Ну, пошли.

45

Размик смотрел в небо, словно ждал самолета.

— Добрый день, дед Ерем. — Размика разморило на солнце, и белый свет в его глазах отливал зеленым цветом.

А Ерем вплотную подошел к нему и хмуро на него посмотрел:

— «Добрый день» себе оставь. Разве это по-соседски?..

— Ты про свиней, что ли? — лениво протянул Размик. — Говорят, эти твари проклятые в дом твой зашли? Ну и устроили они там, поди, цирк. Визжали здорово?

Дед Ерем весь напрягся, старческие руки его задрожали. Уж так хотелось ему двинуть клюкой по этой заросшей образине. Эх, ему бы сейчас да молодые годы!

— Ты еще насмешничаешь?..

А у Размика не было никакого желания скандалить. Камень, к которому он прислонился, согрел ему спину, и по всему телу растеклось благодушие. Анушаван скоро из армии воротится, а денежки на машину тут как тут, кругленькая сумма. От Арто вчера письмо пришло — мол, если ты, отец, не против, я обручусь с профессорской дочкой, и меня, само собой, в аспирантуре оставят. Ну а пока что… очень деньги нужны.

«Может, он, сукин сын, мне пыль в глаза пускает? — осенило Размика. — Чтоб деньги промотать. А потом скажет: не вышло, папаша, узнал профессор, что ты свиней держишь и… Нет, вся моя надежда — Анушаван, — подумал он. — Воротится, осядет в Цахкашене. Да и младшеньких туда к матери отправлю. А сам тут останусь со своими овцами, свиньями. Что мне стоит к ним сходить-то? Тут два шага».

Он лениво открыл глаза и опять сквозь туман увидел Ерема Снгряна.

— Ты что, немой? — почти закричал старик. — Свиньи твои дом мой испоганили, а он язык утрудить боится — сказать: прости, мол, сосед.

— Это пусть свиньи говорят, — развязно протянул Размик. — Они ведь в твой дом зашли…

— И ты из этих свиней, ничем их не лучше.

Размик очнулся, словно ему за шиворот холодной воды плеснули. Размечтался, надо же! Профессорский свояк, хозяин «Волги», а эта развалина что тут мелет?

— Ты попридержи язык, старый хрыч. Я твоему сыну-бродяге не ровня. А свиньи мои… и завтра придут. Лучше дом свой подальше от меня поставь.

У старика пересохло в горле, показалось — сейчас его хватит удар. Выругал про себя сына, который ездит черт-те где, и некому за отца вступиться. А кто его унижает-то? Кто его топчет? Боров грязный!

— Сын бы мой кабы тут был, уж он бы тебе ответил, — слова эти прозвучали жалко и беспомощно.

— Если бы да кабы… — Размик снова закрыл глаза.

Свояк профессора увидал себя выбритым, в костюме, с пачкой денег в кармане, в ресторане «Двин». Говорят, лучше его нету. Со свояком у них сплошная задушевность, водой не разлить.