Одинокая орешина

На кладбище они пришли с тетрадками: учитель задал сочинение, но не успел его проверить. Может, именно потому он, Саак Камсарян, и продолжил дело отца — стал в конце концов учителем.

Саак Камсарян сидел в глубоком фамильном кресле, предавшись раздумьям. А вдруг отец спросит: «Ну как случилось, Саак, что село опустело? Значит, я был плохим учителем, и ты плохой учитель. Ведь это наши с тобой питомцы бегут отсюда…»

…Левон вошел во двор торопливым шагом, словно его вызвали к тяжелобольному и нужно оказать срочную помощь.

— Добрый вечер. А Соны нет?

— В саду, — сообщил Армен. — Шах!.. Подай голос, мы ведь только тебя ждали. Стол, видишь, накрыт.

Левон посмотрел на шахматистов, на Саака Камсаряна и крикнул:

— Сона! Где ты?

— Идем! — раздалось в ответ из сада.

Сперва послышался их звонкий смех, а потом уже и сами они показались — Сона и молодой Орлов. В голубых глазах Геворга Левон прочел нескрываемое восхищение, и это ему не понравилось. Он поздоровался с Геворгом весьма прохладно.

— Садитесь, — пригласила Сона. — Усаживайтесь за стол.

— Видимо, партию придется отложить, — сказал Михаил Орлов.

Армен недовольно поднялся. Его положение на шахматной доске было безнадежным. Через пару ходов Михаил Орлов мог объявить мат, но кольнул Армена игривой снисходительностью:

— Сдаюсь.

— В саду не холодно? — спросил Левон.

— Прохладно, — лукаво улыбнулась Сона. — Геворг накинул мне на плечи свой пиджак.

Уселись за стол.

Саак Камсарян поднялся с отцовского кресла и сел слева от Соны. Налил бокал и поставил его перед креслом. Затем разлил вино в остальные бокалы. Встал, помолчал мгновение, будто подыскивая слова или, напротив, стараясь удержать их, и спокойно сказал:

— За моего отца, учителя Армена Камсаряна, сегодня ему исполнилось восемьдесят два года.

51

Зашли в кузницу, огляделись, пошутили и вдруг сделались серьезными.

— Как тут здорово, Армен, — сказала Наринэ. — Давай отныне назначать свидания в кузнице. Разожжем огонь…

— Кто-то уже разжигал, — Армен помешал золу. — Зола свежая. Значит, в селе еще есть влюбленные. Интересно, кто же?..

— Наринэ, я тебя впервые вижу в платье, а не в джинсах, ты так изменилась. — Ваге подмигнул Армену.

— Боялась, в селе меня не так поймут. Тем более зайдем в дом Армена. А там отец, сестра-монахиня…

— Нашла тему! — рассердился Армен. — В нашем селе можешь хоть стриптиз устраивать — смотреть некому.

— Если смотреть некому, зачем устраивать? — звонко рассмеялась девушка.

— А мы? — сказал Манук с притворным возмущением.

— Что — вы? Ваге кибернетик, его интересуют только машины. Ты археолог — ничто позже десятого века тебя не волнует. А Армен… Армен меня и без того видел…

Армен хмуро зажег сигарету и вдруг вышел из кузницы. «Что со мной происходит? — подумал он. — Они все мне кажутся чужими…» Уселся под орешиной и стал искать глазами крышу своего дома. Нет, отсюда не видно. Зачем ему понадобилось показывать им Лернасар? «Что-то во мне вверх дном перевернулось», — подумал он.

Одинокая часовня на месте, ореховые деревья на месте, слышится шум водопада — стало быть, и водопад на месте.

Вынул из портфеля полотенце, расстелил на траве. Достал вино, закуску. Всего три стакана захватили, дурачье. Ну ладно, по очереди пить будем.

— Идите сюда! — крикнул им.

Наринэ, Ваге и Манук вышли из кузницы.

— Усаживайтесь, — пригласил грубовато.

— Ты в своем селе сразу сделался крестьянином, — подкусила его Наринэ.

— Зато он в городе делается горожанином, — заключил Ваге. — Армянский народ состоит из трех миллионов полукрестьян и трех миллионов полугорожан.

— Выпьем, — тряхнул головой Манук. — Твое село мне нравится, Армен.

— Села больше нет, — Армен мрачно опорожнил свой стакан. — Осталось всего несколько дворов.

— Мне закурить можно, Армен?

— Мы еще не женаты, так что запрещать тебе я не вправе.

— А потом, значит, будешь вправе? О, меня ожидает блестящая перспектива.

— Не надо выглядеть хуже, чем мы есть на самом деле. Да и на самом-то деле мы не слишком…

— Ну знаешь ли, если б не твое село, я бы обиделась, — Наринэ все же не закурила. — Лучше подышать свежим воздухом — давно не дышала.

— Из каждых десяти человек семеро живут в городе, — сообщил Ваге.

— Это хорошо или плохо?

Армен испытующе посмотрел на Ваге и вдруг понял: отец задал бы этот вопрос, отец бы вот так посмотрел.

— Выбора нет, — невозмутимо ответил Ваге. — В двухтысячном году в селе, видимо, останется один из десяти.

— Если… если, конечно, человечество до того времени не спохватится, — сказал Манук.

Он разглядывал Одинокую часовню:

— Какого это века?

— Одиннадцатого, — ответил Армен. — Прадед мой пытался восстановить арку, не получилось.

— Да она еще лет триста выдержит.

— Если геологи не помогут ей… рухнуть. В этих ме-стах ведутся взрывные работы.

— Нужно запретить.

— Да, говорят, в горе нашли золото.

— Золото — она, часовня.

— Часовню можно разобрать, перенести и поставить в более надежном месте, — сказал Ваге. — Это несложно. А вот золото в земле оставлять нельзя. Место золота в государственном банке.