Одинокая орешина

Кто? Откуда? Несколько секунд юноши еще продолжали машинально танцевать, потом старики умолкли и молодые тоже. И увидели: волынка играет на той стороне, где развалины. Какой-то человек стоял среди камней, и в его руках волынка визжала пронзительно и победно.

— Армянин, — сказал один из стариков, — видать, армянин, кому же еще быть? Выпьем за его здоровье.

Старики выпили, устремив взоры на странного человека на том берегу, а кочари звучало громко и победно. Старики плохо видели, солнце слепило глаза, они щурились, хотя им хотелось раскрыть глаза пошире.

Трудно сказать, сколько минут длился танец. Может, не минуты даже, а часы. Трудно сказать. Внезапно музыка смолкла. Парни и девушки тоже застыли, сломились. Потом увидели: двое турецких пограничников на том берегу подошли к человеку, что-то ему сказали, один потянул его за руку, волынка упала на землю, а вокруг начали собираться люди.

Все — старики и молодежь — не сводили глаз с другого берега, а пограничники уже уводили волынщика.

— Это армянин был, — сказал старик. — Выпьем.

Выпили. Пригубили и девушки, не стесняясь стариков и своих возлюбленных. Вдали, на другой стороне, были те же руины да еще солдаты, которые уводили незнакомого им человека.

Ну и что?

Ничего.

Теперь я сижу на камне, и перед глазами на другой стороне ущелья развалины. Не знал я, что столь обычной будет моя встреча с городом Ани. С раннего детства Ани был для меня историей, видением, грезой и незахороненным родным существом. А сейчас все в высшей степени обыденно, справа от меня ульи, пчелы наполнили воздух жужжанием. Пасечник без маски обходит ульи, то и дело открывая и закрывая их. Я замечаю — ни разу не посмотрел он в сторону Ани.

Двое неотрывно смотрят в бинокль на развалины города Ани.

Они передают мне бинокль.

— Смотри, как на ладони.

Я прижимаю металл к глазам: вот и Кафедральный собор стоит, как ограбленная королева, вот церковь св. Григора, Гагикашен, вот городские стены…

— Дай и мне посмотреть…

У меня отнимают бинокль.

Ани сразу удаляется, но я уже убедился, что передо мной именно Ани, и я изучаю его спокойно, детально, квадрат за квадратом.

Руины грудятся среди зеленого-зеленого поля.

Они схожи с последними защитниками осажденной крепости — отступать им некуда, нет пути и вперед, ноги в землю вросли…

— Пастушью церковь разрушили, — говорит кто-то.

— В прошлом году разрушили, и следов не видать… Мне показывают примерно то место, где раньше стояла Пастушья церковь, — в бинокле это куча камней и больше ничего. Я вновь перевожу взгляд на Кафедральный собор… На выпуклую поверхность линзы садится пчела. Отгоняю ее. Она не улетает.

— Видишь то белое здание? Это гостиница для туристов.

Я смотрю. Перед зданием стоит длинный зеленый автобус. Видимо, туристов привез. Многие из них, вероятно, армяне. Кто же еще может быть? И на том берегу армяне, и на этом.

— А вон здание с зеленой крышей среди камней — это для пограничников.

Смотрю туда. На огороженной площадке играют в волейбол. Мне чудится, будто слышу голоса играющих. Камни ограды гладко обтесаны — откуда взяться в Ани другим камням? В бинокль видна волейбольная сетка, я передаю бинокль соседу, уж лучше смотреть невооруженным глазом — меньше увидишь. Нельзя слишком близко рассматривать раны родного человека.

Ани!..

Ты обернулся красивой двадцатиэтажной гостиницей на улице Саят-Новы, тебе посвящены поэмы, твоим именем названы папиросы, ресторан, твоим именем нарекают армянских девушек.

Ани!..

Я гляжу на твое умирающее тело, уже восемьсот лет простертое перед глазами нашего народа, а пчелы беспрепятственно пролетают через границу. Может, пчела, недавно опустившаяся на стекло бинокля, сидела до того на барельефе Кафедрального собора…

— Гляди, прямо среди развалин построили дом и живут там. Четыре-пять зданий, наверное, для туристов.

Вижу.

Несколько приземистых домов, перед ними разбиты грядки, где, наверное, посеяли лук или капусту. Забор из гладкотесаных камней. Не хочу я смотреть.

— Давно вы здесь? — спрашиваю пасечника.

— С мая. Здешний мед на редкость хорош. Вон какие цветы…

Пасечник нарушает государственную границу, его пчелы вбирают в себя и нектар цветов Ани… Нет, не хочу я быть пчелой. Ничего не хочу. Внезапно мне чудится звук волынки, игравшей кочари…

Говори же, Ани…

Одна из башен городской стены стоит, вытянувшись в струнку: на ней когда-то стояли в дозоре армянские воины. Сейчас оттуда смотрят на нас турецкие аскеры.

— Пошли, — говорит кто-то из наших.

Я снова вбираю глазами город, стены, Кафедральный собор, церковь св. Григора, все эти пока еще живые камни… Пришли мы сюда с восьмисотлетним опозданием…

Эй, кто там, на том берегу?! Кто там есть в этом мире?!

Играйте, прошу вас. Пусть развалины танцуют кочари или другой танец. Все равно. Не станут плясать? Как же это: воевать могут, а танцевать — нет?..