Одинокая орешина

Умом Россию не пенять,
Аршином общим не измерить.
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.

Здесь, под этой аркой, я хочу представить себе тех, кто поверил в Армению, — от гениальных каменотесов Гарнийского храма до Егише Чаренца, до человека, именем которого названа арка и чьи слова высечены на голубом базальте.

Наша земля съеживалась и уменьшалась на их глазах, подобно шагреневой коже, наша история раздиралась на клочки, но люди продолжали верить.

И эта страстная вера опровергла холодную алгебру логики.

Жива Армения!

Она — как последний, чудом спасенный ребенок.

Как последний лоскут знамени, изрешеченного пулями, продырявленного в битвах. Но оно есть, есть это знамя. На войне: если уцелел хотя бы лоскут, это — знамя. И для оставшихся в живых такое знамя священно вдвойне, вдесятеро.

Ты жива, моя Армения, и ты вдесятеро дороже нам всем.

А я продолжаю искать тебя.

Прохожу по зигзагам твоего характера.

Пытаюсь постичь тайну твоего бытия. Как же ты выжила вопреки всему?

Я иду вспять по перекресткам твоей истории, а это не шоссе Ереван — Гарии. Это еще и странствие в глубь самого себя. Ежедневное. Ежечасное.

Я ликую.

Грущу.

Сомневаюсь.

Кто это сказал: душа каждого человека — миниатюрный портрет его народа? Значит, мне три тысячи лет и еще пятьдесят. И я снова должен родиться. Когда?

Твои пределы и впрямь аршином не измерить.

Я ездил в Америку.

Побывал в Австралии.

Во Франции.

В Ливане…

Во всех этих странах я видел кусочки твоего разодранного знамени. Потому что везде были твои дети. Я радовался вместе с ними, грустил, спорил, отчаивался.

Я пытался понять их.

И отказывался понимать.

Одно могу сказать точно: Армения, они верят в тебя. Живут тобою.

Они тоже, я убедился, ежедневно смотрят на тебя сквозь эту арку.

Отсюда видно не только то, что доступно глазу, — отсюда видна вся Армения. Особенно новая Армения, последнее спасенное дитя нашей трудной истории.

Над головой этого чудо-ребенка развевается флаг: красный, как путь нашей истории, и синий — цвета наших надежд.

Взрастим же этого ребенка своим праведным потом, защитим при надобности своей кровью и будем его лелеять, будем лелеять его.

Эту книгу диктуешь мне ты, моя страна, и я — простая пишущая машинка, записывающая лента.

Итак, снова в путь.

И снова к тебе, Армения.

1

Кто первый дал название этому памятнику? Трудно вспомнить. Его не просто поставили здесь. Он словно сам явился сюда, как родной сын этого города. Было ему лет двадцать, и у него было имя. Алешей назвали его, и ему все еще двадцать. Алеша первый встречает приезжающих в старинный болгарский город Пловдив — ведь он стоит на холме и не стареет. Свет его голубых глаз нисколько не тускнеет, Алеша видит всех, замечает все. К нему, как к свету, надо подниматься.

— Здравствуй, Алеша!

Мне чудится, что ресницы его дрогнули, он глянул вниз и заметил меня. Возможно, так кажется всем, кто сюда приходит.

Потом он опять переводит взгляд туда, куда глядел раньше, — на Россию. У меня нет при себе компаса, но я уверен — он смотрит на свой дом. Статуям не страшен холод, им не надо прятаться от дождя, но мне хочется накинуть на него свой плащ: «Простынешь, брат!»

Вот уже тридцать лет приносят девушки цветы двадцатилетнему парню, а ведь это он должен был дарить им цветы. Наверное, та, кому он мог подарить цветы, теперь уже бабушка. С какой-то загустевшей печалью я смотрю наверх, на чудесного русского парня, и он вдруг представляется мне армянином, моим односельчанином, братом. И я хочу спросить его по-армянски: «Как ты, Алеша?»

Потом, через несколько лет, в венесуэльском городе Каракасе девушки из нашего посольства, прижавшись друг к другу, запоют песню об Алеше, и две строки особенно потрясут меня своей неумолимой простотой:

Из камня его гимнастерка,
Из камня его сапоги…

Девушки запоют, вокруг будет чужой, незнакомый город, и я опять увижу глаза Алеши.

Не бывает безвестных, безымянных солдат.

Попытайтесь сосчитать до тысячи: один, два, сто двадцать, четыреста… Трудно. А до двадцати миллионов? И это не просто цифры, это люди, судьбы, надежды, дети, которые не успели родиться… Двадцать миллионов Алеш с разными именами, характерами, цветом глаз, мечтами… Так неслыханно дорого заплатили мы за сегодняшнее небо.

Все благодарственные слова кажутся обесцененными купюрами, пустым звуком, и мне опять хочется спросить его по-армянски: «Как ты там, брат?»

Я верю: если рассечь памятник, под каменной кожей обнаружатся осколки, из-под каменной кожи брызнет живая кровь.