Одинокая орешина

В тот день мы строили коварные планы — как отомстить товарищ Поладян, которая таки заставила нас после уроков переписать тридцать семь раз длинное непонятное предложение: «Когда разверзнутся врата надежды и хлад покинет земную твердь…» А я написал так: «Когда откроются ворота надежды и хлад покинет землю…» Я ведь верно написал и потому победоносно взирал на учительницу, на эту злючку из Полиса. Товарищ Поладян буковка за буковкой прочла все тридцать семь строк, а потом очень мягко сказала: «И так можно. Только, если уж ты на современный язык перевел, следовало написать холод, а не хлад… А пишешь неаккуратно».

Товарищ Поладян никто никогда не видел улыбающейся, никто не видел ее за едой. А в первой четверти, когда она нас только-только начинала лишать завтраков, я, грешным делом, думал, что она сама поедает конфискованные пирожки. Но вскоре выяснилось, что они — награда отличившимся в тот день, тем, кто урок как следует выучил. В тот день, стало быть, фортуна избрала Асмик, Рубена и Сероба.

«Подкинем ей в чернильницу кусочек карбида, — предложил Арам. — Или галоши к полу прибьем». Она обычно оставляла галоши в классе, в углу, — из учительской их однажды свистнули. Так ей и надо! «А для чего прибивать?» — мрачно поинтересовался Каро. «Станет надевать, и как шмякнется!» И ясно представили себе: если незаметненько, не сдвигая галош с места, прибить их гвоздями, она — шмяк! — как растянется!.. Но у меня возникло предложение поинтереснее: притаиться вечером в ее подъезде, а как только она появится, завыть, замяукать, залаять. У Арамалай здорово выходит — она насмерть перетрусит. Мое предложение поддержали — в те годы, наверно, по всей земле светомаскировка была, удобно. Помяукаем, полаем — и наутек. Только вот надо узнать, где она живет…

На другой день добавочный пирожок достался Каро. Товарищ Поладян спросила у Вачагана слово в родительном падеже с окончанием «а», а он, башка садовая, возьми и ляпни: «справа». Товарищ Поладян рассердилась и говорит: «Подумай хорошенько». Вачаган и выдал: «права». Товарищ Поладян улыбнулась: «По ошибке верно получилось. В следующий раз падежи мне ответишь, а сегодня… завтрака не получишь».

Была большая перемена. Мы втроем — Арам, Каро и я — сидели на ступеньках с четырьмя пирожками, но пирожки не ели. «Разделим его на три части», — предложил Каро. «Сам ешь, — неуверенно возразили мы, — тебе ведь причитается». Пирожки были еще горячие. Но Каро вдруг поднялся. «Обождите», — говорит. Взял один пирожок и пошел в класс. Мы с Арамом удивленно переглянулись. А Каро чуть погодя возвратился — правда, уже без пирожка. «Ну давайте есть, — говорит. — Каждому по штуке». И мы стали есть молча, как заговорщики, но тут Арам не стерпел: «А тот куда дел?» «Вачагану отдал», — холодно ответил Каро.

Мы переглянулись.

И долго друг на друга смотрели.

А тогда этого и не заметили… Шел тысяча девятьсот сорок третий год, нам троим вместе было тридцать шесть лет. И я только теперь понимаю, что в ту пору, когда нам троим было тридцать шесть — и не порознь тридцать шесть, а всем вместе, — в ту пору мы были хорошими ребятами, даже очень хорошими…

А война продолжалась, и товарищ Поладян продолжала вбивать в наши дурные головы, что деепричастные обороты выделяются в предложении занятными, что нужно писать Киликия, а не Киликья, что Араке — не только имя нашего одноклассника Аракса Магакяна, но и название самой крупной в Армении реки и что приличный почерк человеку не мешает иметь даже в военную пору.

Одета товарищ Поладян было всегда опрятно, но однажды я заметил, что ее платье на локтях искусно залатано, а в школу она вот уже три года ходит в одних и тех же туфлях.

Наступила весна. Теперь мы зябли поменьше, зато есть хотелось еще больше. А товарищ Поладян все еще. обрушивала на наши головы свой приговор: «Завтрака не получишь». Но эта фраза нас уже не страшила. Как-то так уж само собой вышло, что каждый, кто получал добавочный пирожок, возвращал его на перемене законному владельцу. Конечно же, тайком от товарищ Поладян. Добрым оказался почин Каро…

Той весной закончилась война. А в шестом классе товарищ Поладян не должна была нам преподавать. «Мы в шестой перешли, а товарищ Поладян в пятом застряла», — острили мы, избавясь наконец от ее грозного образа.

…А несколько лет назад я вдруг случайно узнал, что товарищ Поладян неизлечимо больна. Я сумел разыскать только Каро и Рубена — купили цветов, конфет и пошли ее проведать. Жила она все в том же двухэтажном доме, в темном подъезде которого мы трижды безуспешно поджидали ее, чтобы «облаять» и «обмяукать»…

Постояли несколько минут в подъезде — прошло как-никак двадцать пять лет, — закурили. Мы с Каро переглянулись. «Это ведь твой был план, — вспомнил Каро. — Расскажем, рассмешим ее».