Одинокий друг одиноких

Один, как правило, не пью,
но жанр запоя признаю.
Вчера, в нетопленой избе,
позволил выпить я себе.

Я опьянялся как умел,

но не пьянел, а лишь немел.
По жилам тек не алкоголь,
а чья-то кровь и чья-то боль,
и кто-то требовал: «Налей!»
(Спроси любого алкаша:
чем беспробудней пьешь, тем злей
трезвеет подлая душа.)

Я пил за верность Тишине,

моей единственной жене,
за сотворение травы,
за то, что есть на свете львы
и вечно жив Хозяин Звезд,
за воздух и за этот тост,
за шум цветов и злобу дня,
за смех и праздник без меня.»
Я снова жив, и я спасен.
И остается лишь одно:
забыть себя как страшный сон
и всплыть, ударившись о дно.

инициалы: молекулы одиночества

Итак, мой Друг, не забудем: главная иллюзия в состоянии одиночества — что ты исключение. Что таких одиноких, как ты, больше нет.

Да! — то кажется, будто все успешно общаются, всем друг с дружкой легко, свободно — лишь ты какая-то деревяшка заледенелая, живой труп.

Или наоборот: все лгут, притворяются, все манекены, а ты единственное живое создание среди мертвых кукол, и твоя живость, искренность и любовь никому не нужны…

Кто-то больше всего чувствует одиночество за порогом дома — в детском саду, в школе, на службе, на улице, в компании… А многих оно и настигает под родным кровом, со своими людьми, которые, оказывается, не свои…

Меня мучило вперемешку и то, и другое, и третье, и долго невдомек было, что мое одиночество есть голос моих зависимостей и мое непонимание одиночеств других.

Невидимые, неслышимые одиночества посылали мне позывные… А я либо просто не воспринимал их, либо со слепоглухотой наивного эгоцентризма прочитывал эти знаки только как неслышание и невидение другими меня.

Как одиночество только собственное.

Не осуждаю себя, просто ставлю диагноз, и не только себе кругом, за редкими исключениями, были и остаются такие же слепоглухие.

Что дитя, что взрослый, что старец, что бездарь, что гений — у всех одна неугадка: о мире Другого, о его одиночестве, о другом одиночестве— каков климат там, какие музыки звучат, какие боли болят, какие картинки видятся…

На кладбище,
куда прихожу теперь часто,
я с ними встречаюсь на
свежезаброшенных
захоронениях,
на табличках — инициалы,
только инициалы…

Как выпитые глаза,

они вылезают ис-под земли
и смотрят —
слепые, неузнаваемые.
За ними там кто-то прячется…
Там кому-то любви не хватило.
А может быть,
 стыдно было или сердились
кого хоронили.

Этот вот МИ,
табличку которого
обчирикивает воробей,
был, наверное, одиноким
повесившимся алкашом
или аккуратной бездетной
старушкой,
а хоронившие сэкономили краску.
Еще есть инициалы скамеечные и настенные,
есть надревные…
Видны всюду засохшие одинокие семена непроросших судеб,
слышны всюду безмолвные их голоса…

перевод надписи на скамейке «здесь был валера»

…И впрямь, что ни скамья, что ни дерево в парке вблизи дороги, что ни стена, мимо которой проходит народ, — то какие-нибудь безликие имена или инициалы с добавкой надписи типа «здесь был, или просто буковки.,

Очень они еще любят, самоотметчики эти, стены лестничных клеток, неистовствуют в подъездах и лифтах, весьма не пренебрегают общественными туалетами, Самые лихие и отчаянные вскарабкиваются на утесы, на труднодоступные опасные скалы — и там гордо помечают каракулями завоеванную территорию. Кто-то вместо подписи оставит, как магический пароль, название музансамбля, которым зафанател, кто-то — футбольной команды, иной внучатый племянничек Герострата, не последи за ним, накорябает свои памятные художества на Венере Милосской…

Все это одиночества, оседающая серая пыль Страны Одиночества… Пылиночные, молекулярные одиночества, пытающиеся хоть как-нибудь вырваться из тюрем своих микроскопических «Я», из зонок своих выскочить — и запечатлеться, оставить следок, значок промелькнувшего бытия…